сидела в довольно свободной позе, закинув ногу на ногу и нервно покачивая при этом ступней. В жизни кроме Викки мне приходилось знавать еще одного человека, которому приходилось выступать на публике. Это был студент университета в Нортверстерне, подрабатывавший по выходным в зале, где проводились кулачные бои. В его задачу входило развлекать публику в перерывах между поединками. После каждого такого выступления нервы у него были взвинчены до предела, и казалось, что он весь вибрирует, словно высоковольтный провод под напряжением. С Викки сейчас творилось нечто подобное, она сидела рядом со мной, и ее откровенно била дрожь. И это было мне на руку, потому что в тот день я рассчитывал наконец-то затащить ее в постель.
— Ты были просто неотразима, — сказал я.
— Как ты думаешь, им понравилось?
— Конечно, они все были просто без ума от тебя, — ответил я.
— Я уже как-то подумала об этом, но, ведь нам не дано предугадать…
— А разве ты сама в этом не уверена?
— Нет, абсолютно нет.
— Но ведь ты же сама слышала, какие были аплодисменты, — продолжал я настаивать на своем.
— Да, сегодня они действительно много хлопали, — согласилась со мной Викки.
Автомобильное движение на Люси-Сэкл все больше выводило меня из себя. Из ресторанов выходили на улицу засидевшиеся посетителя, и шумные компании великовозрастных деток съезжались сюда, чтобы присоединиться к сверстникам, веселящимся в двух расположенных недалеко от шоссе дискотеках. Поток автомашин на Сэкл был всегда очень напряженным. Днем здесь было невозможно припарковаться, а ночью — проехать. И вообще, вся эта чертова дорога была одинаково неудобна всегда и для всех, кроме, наверное, владельцев расположенных здесь разного рода маленьких магазинчиков, торгующих сувенирами, а также ювелирных магазинов и множества супермаркетов. Но со Стоун-Крэб на материк можно было попасть лишь по одному единственному шоссе, проходившему по изогнутому мосту, соединявшему Стоун- Крэб с Сабалом; и далее путь пролегал по кольцевой дороге на Люси, а там уж было можно выехать наконец на Кортез-Козвей. Слева от меня неожиданно раздалась автомобильная сирена, и я быстро вывернул руль вправо и тут же тихо выругался, увидев, что с той стороны с нами поравнялась машина с компанией развлекающихся подобным образом подростков; сидевший рядом с водителем парень смотрел в нашу сторону.
— Как ты думаешь, они много разговаривали? — снова спросила у меня Викки.
— Ты о ком?
— О зрителях. Пока я пела.
— Нет, что ты!.. Это не принято.
— Правда?
— Ну… я хотел сказать… а разве ты сама не знаешь?
— Если сказать честно, то нет, — ответила она.
— Что ты имеешь в виду?
— Я никогда не выступала «живьем».
— Никогда?
— Никогда.
— Это когда твои записи стали хитами?
— Да.
— И ты не пела со сцены?
— Нет.
— Почему же?
— Эдди был против этого.
— Эдди?
— Мой продьюсер. В «Ригэл Рекордс».
— А-а…
— Эдди тогда все говорил, что это может плохо сказаться на продаже записей. Ему хотелось, чтобы все шли и покупали мой голос в записи. Понимаешь?
— А может быть он в этом был и прав…
— О, разумеется! Знаешь, все-таки три «золотых» диска — это много.
— Конечно, — охотно согласился я.
— Но ты думаешь, я им понравилась, а?
— Они все были просто без ума от тебя.
— А я так волновалась… Это было заметно? То, что я волновалась?
— Ничуть.
— Я бы сейчас с удовольствием бы выпила чего-нибудь, — продолжала она. — И еще мне хочется травки. У тебя дома есть травка?
— К сожалению нет, — ответил я.
— Ну тогда может быть ты не будешь возражать, если мы сейчас отправимся ко мне?
— Ну…
В этот момент я думал о ее дочери. Я думал о том, что у меня дома нет шестилетней дочери, чья комната находилась бы на другой стороне коридора, как раз напротив маминой спальни. Я думал, что в моем доме есть прекрасный большой бассейн, в котором мы могли бы порезвиться перед тем, как приступить к делу более основательно. Я думал, что у меня в спальне стоит замечательная по своей величине, просто- таки королевских размеров кровать, и что как раз в то утро она была застелена свежим бельем, и еще я думал, что нам оставалось только забраться на это царское ложе, чтобы наконец свершилось то, что уже и без того манило нас обоих и в то же время раз за разом откладывалось вот уже на протяжении трех недель — а в действительности же, трех недель и еще двух дней, потому что познакомились мы на открытии галереи вечером в пятницу три недели назад, а сегодня было воскресенье — потому что пришло время в полной мере познать истинный потенциал наших отношений, и одновременно с этим все там же, на моем королевском ложе, сегодня ночью должен был завершиться период наших, так сказать, пробных ухаживаний, и уж там-то, в моем доме никакая шестилетняя девочка-ангелочек не будет бродить ночью по коридору и не станет просить мамочку дать ей попить. Я не хотел ехать к Викки, и мое это «ну…» неприкрыто указывало на это — едва дрогнувший голос и уловимые в нем нотки сомнения, говорящие скорее о нежелательности подобного решения, на самом же деле всегда были верными спутниками ничем непоколебимого упрямства.
— Вот тебе и «ну», — сказала Викки мне в ответ, и оба мы замолчали.
Мы уже ехали по Козвей. Справа и слева от нас простирались воды залива, и из машины мне были видны огни нескольких стоявших на якоре яхт. Мы молчали всю дорогу, пока проезжали по мосту. Я остановился у светофора на пересечении Кортез-Козвей и 41-го шоссе. Молчание начинало затягиваться. К моему дому вела дорога, сворачивающая налево и ведущая на север; к дому Викки шло шоссе, уходившее вправо от перекрестка. А стоять на самом перекрестке у светофора на углу Кортез и 41-го шоссе приходилось всегда долго.
— Но выход-то мы могли бы найти… — я заговорил первым.
— Да?
— Сначала заедем к тебе за травкой, если только за этим дело стало…
— Да?
— А потом вернемся ко мне.
— Угу.
— Если, конечно, тебе этого хочется.
— Но мне очень хочется для начала закурить косячок, понимаешь?
— Отлично, если все упирается только…
— Так что давай, если это не трудно…
— Совсем не трудно…
— Тогда заедем сначала ко мне…
— Разумеется, так мы и…
