не за тебя.
Мы просидели в молчании, казалось, очень долго, а затем я попросил ее объяснить, что я делал не так. Я, наверное, все еще думая о своем фиаско в стычке с двумя бандитами у «Капитана Блада», думал, что, если бы там я вел себя по-мужски, этого могло бы не случиться. Я бы не сидел сейчас в гостиной с кондиционером, и женщина не говорила бы, что больше не нуждается во мне, в то время как за окном под покровом беззвездной ночи плещется искрящийся голубой бассейн. Дейл сказала, что ничего неправильного не было, просто она не влюблена в меня. Я прервал ее:
— Я думал, ты любишь меня.
И она ответила спокойно и твердо:
— Я никогда не говорила тебе этого, Мэтью.
И это было абсолютной правдой.
Мы никогда не произносили слов «я люблю тебя».
Теперь, как оказалось, это было серьезным просчетом, поэтому я сказал, что думал, она знает о моей любви и любит меня, иначе что нас связывало в течение последних семнадцати — восемнадцати месяцев? Ведь это достаточно долгое время? Дейл ответила, что все у нас держалось на сексе. Я отрицал это, но она повторила:
— На сексе.
И затем погрузилась в мечты о новом мужчине, которого она встретила и имени которого я не знал до сих пор. Описывая мне его достоинства и недостатки, она явно видела его влюбленными глазами. Он просил ее выйти за него замуж, и она приняла его предложение. И это все.
Я прибег к неуклюжей мужской тактике — хотел затащить женщину в постель. Если я буду обнимать ее, целовать, ласкать, она поймет, от чего отказывается. Я напомнил ей, как хорошо мы проводили время, какими страстными мы были. Неужели она не помнит те первые ночи у нее на Виспер-Кей, да и все другие ночи? А Мехико и те несколько исступленных дней, которые мы провели там, — неужели все это теперь ничего для нее не значит? Она довольно долго молчала, а потом произнесла:
— Знаешь, Мэтью, я никогда не забуду этого. Но я выхожу замуж за Джима.
И когда в моей собственной гостиной с кондиционером его имя было произнесено вслух, я почувствовал, что она сделала то, что собиралась сделать в течение всего вечера. Она успешно и безвозвратно порвала наши отношения. Когда таксист просигналил снаружи, я вдруг вспомнил, как она сняла блестящую вечернюю туфлю-лодочку и пошла защищать меня.
Она сказала:
— Мое такси, — или что-то подобное, грустно кивнула, подошла к двери, открыла ее и помахала водителю. Я проводил ее до двери, она потрогала синяк на моей щеке и сказала: — Прощай, Мэтью, — поцеловала в щеку и добавила: — Мне очень жаль.
Затем стремительно повернулась и побежала к ожидавшей ее машине. Я не понял, о чем она сожалеет: о том, что меня избили, или что все так закончилось?
Я сел и выпил. Наверное, я заснул сидя. Именно заснул, а не потерял сознание.
Меня разбудил телефонный звонок.
Я взглянул на солнечный свет за раздвижной стеклянной дверью. Было утро вторника девятого августа. Часы над стереосистемой показывали несколько минут восьмого. Телефон продолжал звонить. «Дейл! — пронеслось в голове. — Она изменила свое решение!»
Я резко поднялся и почувствовал боль у основания черепа. В течение нескольких секунд я не мог шевельнуться. Комната закружилась у меня перед глазами, а затем все стало на свои места. Телефон все еще настойчиво звонил. Я пошел на кухню и выдернул вилку приемника из розетки на стене.
— Алло! — произнес мужской голос. — Я разбудил тебя?
— Кто это?
— Морис Блум.
Детектив Морис Блум из департамента полиции Калузы. Я представил себе, как он пришел с утра на работу и увидел полицейский рапорт, прочитал в нем мое имя и теперь звонит, чтобы узнать, как дела.
— Как ты?
— В порядке. — Правда, я не чувствовал себя в порядке.
— Прости, что звоню тебе так рано, всю ночь ждал момента, когда прилично будет позвонить.
— Хм, — произнес я. Семь часов утра не кажутся мне подходящим временем для звонка.
— Мэтью, мы нашли убитого в начале одиннадцатого прошлой ночью, — сказал он, — наемная квартира на Стоун-Крэб-Кей, множественные ножевые раны. Убитого зовут Джек Мак-Кинни, это имя тебе что-нибудь говорит?
— Да, — ответил я. — Убитого, ты сказал?
— Да. Я звоню тебе потому, что у него в бумажнике мы нашли твою визитную карточку. Он был твоим клиентом, Мэтью?
— Да.
— Какое дело ты вел с ним?
— Дело о недвижимости.
— Здесь, в Калузе?
— Да.
— Мэтью, я знаю, что это наглость, но я попросил бы тебя приехать сюда и прояснить некоторые детали. Мы хотим побыстрее начать это дело, по возможности опередив кое-кого.
— Я только что проснулся, — сказал я.
— Сколько времени понадобится тебе, чтобы умыться и одеться? — спросил Блум.
— Мори, сегодня утром я не вполне в порядке…
— Джек Мак-Кинни чувствует себя намного хуже, — сказал Блум. — Можешь сделать мне одолжение, Мэтью?
— Дай мне около часа.
— Жду тебя, — сказал Блум и повесил трубку.
Он широко открыл глаза при виде моего лица.
Я был потрясен не меньше, когда увидел себя в зеркале для бритья сорок минут назад. Глаза распухли, изменили цвет и выглядели как у утопленников, которых иногда выбрасывало на пляжи Калузы.
— Что с тобой произошло? — спросил Блум.
Я рассказал ему про Чарли и Джефа.
— Ты сообщил об этом? — спросил он, имея в виду полицию, и замолчал, так как он и был полицией.
Я сказал, что заявил.
— Как звали дежурного полицейского?
Я ответил, что не помню.
— Я посмотрю список Дежурных, можешь не волноваться, мы найдем этих ковбоев, — заверил он.
Я поблагодарил его.
— Проклятый Дикий Запад, а?
Я не видел его с ноября, когда наши диаметрально противоположные профессии свели нас вместе в деле, которое он все еще называет «прекрасной и ужасной путаницей» и которое я называл «трагедией Джорджа Хапера». С тех пор он сильно похудел. Блум был ростом шесть футов три дюйма, плотный мужчина с кулаками уличного бойца, мясистым лицом и не раз переломанным носом. У него были лохматые черные брови и темно-карие глаза, которые, казалось, готовы вот-вот расплакаться — плохая черта для полицейского. Последний раз, когда я видел его, он весил, по крайней мере, двести шестьдесят фунтов, сейчас ему было далеко до этого.
— Как поживаешь? — поинтересовался он.
— Вообще прекрасно, — ответил я. — А ты?
— Сейчас намного лучше.
