кроссовки.
— Он еще позвонит, — буркнул Карелла.
— Послушать со стороны, так трепались два старых приятеля.
— В каком-то смысле мы и есть старые приятели.
— Что мне делать, если он опять объявится? — спросил Уиллис. — Нести всю эту ахинею?
— Нет, он парень смышленый. Он никогда не занимает линию больше, чем пару минут.
— Чего ему нужно? — спросил Уиллис.
— Черт его знает! — отозвался Карелла и вспомнил слова, которые только что произнес: «В каком-то смысле мы и есть старые приятели».
Он поймал себя на том, что почему-то перестал рассматривать Глухого как Главного Врага. Интересно, было ли это как-то связано с тем, что его жена Тедди была глухой от рождения? Странно, что он вообще стал воспринимать ее как глухонемую, только когда заявил о себе Глухой. Он никогда не испытывал трудности в общении с Тедди. Ее глаза были ее ушами, а ее руки говорили очень многое. Тедди могла с помощью жестов устроить настоящий шквал и, напротив, закрыв глаза, заставить мужа тратить гнев впустую. Глаза у Тедди были карие, темные, почти как и ее волосы. Этими глазами она внимательно следила за его губами, за его пальцами. Последние отлично освоили азбуку глухонемых, которой она его научила. Тедди была красивая, страстная, отзывчивая и страшно проницательная. И еще она была глухонемой. Но последнее для него было нечто вроде той черной бабочки, которую она вытатуировала на плече давным- давно, — это были лишь внешние приметы женщины, которую он любил.
Когда-то он ненавидел Глухого. Теперь ненависть прошла. Когда-то его страшили сообразительность и самообладание этого человека. Но и это теперь прошло. В каком-то смысле ему даже было интересно снова услышать голос Глухого. С другой стороны он был бы рад, если бы тот исчез так же внезапно, как и появился. С какой стати он опять возник? Это был вопрос, на который Карелла не знал ответа. Карелла вздохнул и привел пишущую машинку в рабочее положение.
Со своего стола подал голос Хэл Уиллис:
— Только его еще нам не хватало. Особенно в такую хорошую погоду. Мы и без него отлично обойдемся.
Часы в детективном отделе показывали — десять пятьдесят одна. С последнего звонка Глухого прошло полчаса. Больше он не звонил, и Кареллу это ничуть не огорчало. Словно в подтверждение слов Уиллиса насчет того, что они отлично обойдутся без Глухого в такую чудесную погоду, отдел заполняли полицейские, правонарушители и их жертвы, а за окном голубело небо, светило солнце и температура достигала уже семидесяти двух градусов. Была пятница, шестнадцатое апреля.
Полицейские поговаривали, что при теплой погоде они, то есть правонарушители, сползаются отовсюду, как тараканы. Сотрудники Восемьдесят седьмого участка никогда не могли посетовать на безделье, но уже давно заметили, что в холодную погоду преступлений совершается гораздо меньше, чем в теплую. Зимой голова больше болела у пожарников. Хозяева многоквартирных домов не очень-то разорялись на теплоснабжение, несмотря на все предписания отделов здравоохранения, и потому в квартирах трущобных районов возле Колвера и Эйнсли было лишь немногим теплее, чем в иглу эскимоса. Обитатели трущоб, сражаясь с плохой электропроводкой, крысами, протекающими трубами, отваливающейся штукатуркой, нередко, чтобы немного согреться, начинали пользоваться керосиновыми обогревателями, которые часто приводили к загораниям. Зимой, в любой отдельно взятый период времени, на территории Восемьдесят седьмого участка случалось пожаров больше, чем в прочих районах города вместе взятых. И, соответственно, было меньше проломленных черепов. Когда ты сильно мерзнешь, требуется слишком много усилий, чтобы разжечь в себе страсть к преступлению. Но теперь зима прошла, весна входила в свои права, а с ней явились все стародавние ритуалы — праздники земли, гимны новой жизни и так далее, и тому подобное. Когда принималось пригревать солнце, жизненные соки начинали циркулировать быстрее, и нигде в городе это не достигало такого накала, как в Восемьдесят седьмом участке, где жизнь и смерть всегда находились в слишком тесном соседстве, а жизненные соки слишком часто выплескивались наружу, окрашивая все в алый цвет крови.
У человека, обхватившего руками патрульного, в грудь вонзилась стрела. Разумеется, была вызвана «скорая», но никто не знал, что делать с беднягой до прибытия врачей. Полицейским еще никогда не приходилось иметь дело с человеком, которому в грудь вонзилась стрела, кончик которой выступал из спины.
— Какого черта ты его сюда притащил? — допрашивал Хэл Уиллис патрульного.
— А что мне было делать? Оставить его бродить по парку? — пробормотал тот.
— Это было бы самое разумное, — прошептал ему на ухо Хэл. — Пусть с ним возились бы ребята из управления больниц. Ты понимаешь, что этот парень запросто может подать на нас в суд за то, что его приволокли в участок.
— Ты так думаешь? — произнес патрульный и побледнел как полотно.
— Ладно, садитесь, — сказал Уиллис раненому. — Что с вами приключилось?
— В меня всадили, стрелу.
— Это я вижу. Присядьте. Вы меня слышите? В чем, собственно, дело?
— В меня всадили стрелу, — повторил раненый.
— Кто?
— Не знаю. Разве в нашем городе есть индейцы?
— Сядьте, — в третий раз сказал Уиллис. — Сейчас приедет «скорая».
— Лучше уж я постою.
— Почему?
— Сидеть больнее.
— Но крови вроде мало, — сказал Уиллис.
— Знаю, но все равно больно. Вы вызвали «скорую»?
— Да, я же сказал, она скоро приедет.
— Который час?
— Около одиннадцати.
— Я гулял в парке, — говорил раненый, — потом почувствовал острую боль в груди. Решил, что у меня закололо сердце. Потом гляжу — в груди стрела.
— Сядьте, не действуйте мне на нервы!
— А что «скорая»?
— Говорят вам, едет.
По клетке для задержанных расхаживала блондинка в белой блузке и короткой коричневой юбке. Она подошла к решетке, схватилась за нее руками и сердито крикнула:
— Я ничего такого не делала! Отпустите меня!
— Патрульный говорит обратное, — заметил Карелла. — По его словам, вы полоснули вашего приятеля бритвой по лицу и горлу.
— Он это заслужил.
— Вы задержаны по обвинению в разбойном нападении первой степени, — сообщил ей Карелла. — Как только вы успокоитесь, я возьму у вас отпечатки пальцев.
— Я не собираюсь успокаиваться.
— Но и мы никуда не торопимся.
— Знаете, что я сделаю?
— Знаю. Вы успокоитесь, дадите нам взять у вас отпечатки пальцев. И если у вас в голове осталась хоть капля здравого смысла, вы будете молить Бога, чтобы ваш приятель не сыграл в ящик.
— Лучше бы он сдох. Ну-ка сейчас же отпустите меня, кому говорят?!
— Ни в коем случае. И не вопите так, а то у меня лопнут барабанные перепонки.
— Я сейчас разденусь догола и скажу, что вы пытались меня изнасиловать.
— Мы будем рады посмотреть на вас без одежды.
— Думаете, я шучу.
— Хэл, девушка хочет устроить нам стриптиз.
