— Но к тому времени он уже был мертв, разве вы не это говорили?
— Да, Боже милосердный! — подтвердила она и поспешно перекрестилась.
— Когда в последний раз вы видели его живым? До этого.
— Когда уходила Крисси, — сказала она.
— Крисси?
— Да.
— Кто такая Крисси?
— Его секретарь.
— И в какое время она уходила?
— В пять. Она уходит в пять.
— Так она ушла в пять часов вечера?
— Да.
— И в это время вы в последний раз видели отца Майкла живым?
— Да, когда Крисси уходила. Он пожелал ей доброй ночи.
— И где это было, миссис Хеннесси?
— В его кабинете. Я заходила забрать чайные принадлежности… он обычно пьет чай после обеда, после того, как прочтет трехчасовую молитву. Крисси как раз выходила из дверей, а он ей говорил: «До завтра!»
— Что за Крисси? — спросил Хейз.
— Ну, Крисси, которая его секретарь, — сказала миссис Хеннесси.
— Да нет, как ее полное имя?
— Кристин.
— А фамилия?
— Лунд. Кристин Лунд.
— Она работает каждый день?
— Нет, только по вторникам и четвергам. Два раза в неделю.
— А вы? Сколько раз…
— Кому кофе? — спросил вошедший полицейский.
— Вот ваш кофе, миссис Хеннесси, — сказал Хейз и взял у него картонную коробку.
— Спасибо, — произнесла она и совершенно неожиданно добавила: — Это дело рук Дьявола!
Единственной проблемой было то, что Уиллис любил ее до смерти.
Денно и нощно ему не давала покоя мысль, что он любит женщину, которая кого-то убила. Да, сутенер, дерьмовый жалкий сутенер, если называть вещи своими именами, но тем не менее человеческое существо, если сутенеры могут считаться людьми! Он никогда не встречал сводника, который бы ему понравился, но точно так же ему ни разу не доводилось иметь дело с проституткой, у которой было бы доброе сердце. С Мэрилин он познакомился, когда она уже не была шлюхой, так что она не в счет.
И все же, еще будучи проституткой, она убила Альберто Идальго, сутенера из Буэнос-Айреса, который к тому времени прожил на доходы от проституции почти пятьдесят лет. Кроме Мэрилин, у него в конюшне было еще шесть распутниц. Все вместе и каждая в отдельности ненавидели его, но никто так яро, как Мэрилин, которую он походя заставил вначале сделать аборт, а потом и удалить матку, поручив все это одному подпольному мяснику.
И вот Уиллис — офицер полиции, поклявшийся защищать и укреплять правопорядок в городе, штате, стране, — влюбился в бывшую проститутку, сознавшуюся в убийстве, и, предположительно, воровку; можно и в обратном порядке. Во всем городе только два человека знали, что Мэрилин когда-то была проституткой: лейтенант Питер Бернс и детектив Стив Карелла. Уиллису было известно, что они умеют хранить секреты. Но ни тот, ни другой не догадывались, что она к тому же убийца и воровка. Лишь Уиллис услышал это маленькое признание, он — единственный, кому она…
— Да, я. Я убила его.
— Я не хочу этого слышать. Прошу тебя. Я не желаю слышать об этом.
— Я думала, ты хочешь знать правду!
— Я — полицейский! Если ты убила человека…
— Я не убивала человека, я убила чудовище! Он вырвал все мои внутренности, у меня не может быть детей, ты это понимаешь?
— Пожалуйста, прошу тебя, пожалуйста, Мэрилин…
— Я бы его снова убила. В ту же минуту.
Она использовала цианистый калий. Вряд ли так поступил бы обладатель доброго сердца. Цианистый калий. От крыс. А потом…
— Я вошла в его спальню и стала искать шифр к замку сейфа, потому что там должен был лежать мой паспорт. Я разгадала комбинацию. Открыла сейф. Мой паспорт был там. И около четырехсот миллионов аргентинских аустралей, или два миллиона долларов!
В ту ночь, когда она во всем призналась Уиллису, в ту, такую сейчас далекую ночь она спросила:
— Ну, и что теперь? Ты меня выдашь?
Он не знал, что ответить.
Он был полицейским.
И он любил ее.
— Кто-нибудь знает, что его убила ты? — спросил он.
— Кто? Аргентинская полиция? С какой стати им заниматься убитым сутенером? Впрочем… Ведь я же удрала из конюшни, да и сейф оказался открытым, и куча денег уплыла, так что они может быть, и вычислили, что преступницей являюсь я, — кажется, это слово вы используете?
— Есть ли ордер на твой арест?
— Не знаю.
И снова тяжелое молчание.
— И что же ты собираешься делать? — спросила она. — Звонить в Аргентину? Выяснить, выписан ли ордер на арест Мэри Энн Холлис, личности, которой даже я уже не знаю? А, Хэл? Ради Христа, я люблю тебя, я хочу быть с тобой вечно, я люблю тебя, Господи, я люблю тебя, что ты хочешь делать?
— Не знаю, — ответил он.
Он все еще был полицейским.
Но каждый раз, когда раздавался телефонный звонок, его бросало в холодный пот, и каждый раз он надеялся, что это не полицейский инспектор из Буэнос-Айреса, желающий сообщить ему, что следы убийства привели в этот город и они ведут приготовления к экстрадиции[4] женщины по имени Мэрилин Холлис.
В такую ночь, как эта, легко забыть свои страхи.
Легко позабыть, что есть тревоги, которые никогда тебя не покинут. В самом начале одиннадцатого город был залит ярким светом. Насколько Уиллис мог себе представить, так выглядит весна в Париже: он никогда там не бывал. Но было здорово похоже на Париж, и действительно пахло весной, самой благоуханной из всех весен, которые ему довелось пережить. Едва он и Мэрилин вышли из ресторана, легкий ветерок подул из Гровер-парка. Они оба улыбнулись. Он остановил проезжавшее такси и попросил водителя ехать в пригород дорогой, пролегающей по парку. Они все еще улыбались, держась за руки, как подростки.
Харборсайд-Лейн, где находился дом, принадлежавший Мэрилин, был расположен на территории 87- го участка — район, конечно, не столь привлекательный, как Сильвермайн-Овал, но соседство было довольно милым, по крайней мере, если сравнивать с остальной частью участка. Дом 1211 стоял в ряду зданий, построенных из коричневого кирпича, изукрашенных на недоступной высоте надписями, сделанными распылителем. Стальные ворота в правой части здания охраняли въезд во двор, ведущий к гаражу, стоявшему примерно в пятидесяти футах от мостовой. Окна цокольного и первого этажей были забраны решетками, колючая проволока с крыши перекрывала второй этаж. На табличке рядом с кнопкой звонка красовались два имени: «М. Холлис и X. Уиллис».
Уиллис заплатил водителю, добавив великолепные чаевые: это была такая ночь! Мэрилин отпирала
