Он неловко выбрался из машины и захлопнул дверцу.
Улица наполнялась красноватым тусклым светом – это вставало умирающее солнце. Егор посмотрел на балкон Четвертакова и увидел, что там никого нет – ему давали попрощаться с Анютой без помех. Рядом что-то негромко хлопнуло. Он резко обернулся…
Анюта исчезла.
А на том месте, где она только что стояла, прямо на грязном и пыльном асфальте расположилась небрежная груда золотых монет царской чеканки. Тех самых, которые остались после расчётов с нью- йоркской русской мафией.
Некоторое время Егор просто тупо пялился на эту совершенно неуместную здесь кучу драгоценного металла, потом неуверенно поскрёб небритый подбородок, повернулся в сторону дома и громко свистнул.
На балкон тут же вышел Володька.
– Что, – спросил он, оглядывая пустую улицу, – уже?
– Иди сюда, – сказал ему Егор. – И захвати какую-нибудь сумку. Покрепче.
Вдвоём они втащили тяжеленную брезентовую сумку на второй этаж и занесли её в квартиру.
– Что это? – с одинаковым любопытством спросили женщины.
– Золотые десятки, – объяснил Егор. – Царской чеканки. Анюта наштамповала их ещё в Нью-Йорке и вот… оставила. Как подарок, наверное.
– Или как намёк, – добавил умный Володька.
– Намёк на что? – не поняла Зоя.
– Намёк, что золото ещё может нам пригодиться, – неуверенно догадалась Надя. – Да?
– Я хочу на это надеяться, – тихо сказал Егор. – И боюсь.
В соседней комнате что-то пискнуло коротким электронным писком.
– Не понял… – округлил красивые материнские глаза Гена. – Компьютер включился. Сам.
Неровным полукругом они стояли напротив светящегося монитора и каждый читал про себя, бегущие сами собой по экрану, слова письма. Прощального письма Анюты.
«Здравствуйте все!
Возвращаться – плохая примета. Поэтому я пишу вам письмо. И ещё потому, что, оказывается, есть вещи, которые гораздо удобнее передать в письме, чем в устной речи. Никогда раньше я не писала писем и даже не знала, что это такое. Впрочем, никогда раньше я не верила и в приметы и тоже не знала, что они бывают. Много чего, оказывается, я никогда не делала до встречи с людьми. Мы – совсем иная раса, но, как выяснилось, ничто человеческое не чуждо и нам. Иначе как бы я смогла полюбить вас?
Я сейчас на высокой орбите вокруг Земли и смотрю на вашу редкую по красоте планету и на ваше Солнце, которое уже совсем скоро перестанет быть звездой. У меня нет физического органа, который называется сердцем, но сердце у меня есть. И это сердце болит. Если вы погибнете (а вы обязательно погибнете), и я не сделаю даже попытки спасти вас, то мне совершенно не понятно, как я буду жить дальше. А жизнь у меня… впрочем, не будем об этом. Когда я попрощалась с вами и попросила Егора меня проводить, то уже знала, что предприму такую попытку. Шанс есть. Он маленький, этот шанс, но он, повторяю, существует. Надежда умирает последней, как говорят у вас. У нас тоже так говорят, хотя, по- моему, надежда вообще не умирает никогда. Просто она переходит в иное качество, переступая вместе с человеком, питавшим её, через порог, отделяющей жизнь от смерти и смерть от жизни. Мне иногда кажется, что это один и тот же порог.
Мы вряд ли когда-нибудь ещё увидимся, но я очень надеюсь, что вы будете жить долго и счастливо, и вспоминать меня хотя бы иногда. Целую.
Р.S. Я понимаю, что моя просьба выглядит нелепой и странной, но… Назовите дочь Анютой. Пожалуйста».
Помолчали.
– М-да… – прокомментировал ситуацию мудрый Четвертаков. – Загадка женской души, однако.
– Как прикажете это понимать? – вскинула красивые брови Зоя. – Это я насчёт дочери.
– У меня дочь уже есть, – улыбнулась Надя. – Я так понимаю, что речь идёт о твоей будущей дочери.
– О нашей, – твёрдо поправил Егор.
– Ну, извини, – снова улыбнулась Надя.
– Погодите, девушки, – сказал Володька. – Пусть меня поправят, но правильно ли я понял, что Анюта попытается нас спасти?
– Лично я понял именно так, – объявил его сын Гена.
– И я, – подтвердил Егор.
– И мы, – сказали Надя и Зоя вместе.
– Тогда, – чуть подумав, сказал Володька, – я предлагаю взять ещё бутылку коньяка и пойти на крышу.
– Зачем? – не понял Егор
– Чтобы встретить солнце, – ответила Зоя. – Да, Володя?
