пыжится, но объективы кинокамер направлены со всем в другую сторону.
Шахин Бадур Хан вежливо протискивается сквозь толпу к диспетчеру, высоко подняв удостоверение.
– Что здесь случилось?
– А, мистер Хан… Небольшая путаница.
– Никакой путаницы. Министр Шринавас вместе со своей группой возвращается в Варанаси на одном из самолетов вашей компании. Какие могут быть причины для недоразумений?
– Одна знаменитость…
– Знаменитость, – повторяет Шахин Бадур Хан с таким презрением в голосе, что слово в его устах превращается в грубое оскорбление.
– Одна русская. Модель, – продолжает диспетчер в полном замешательстве. – С очень громким именем… В Варанаси готовится какое-то шоу. Приношу извинения за беспокойство, мистер Хан.
Шахин Бадур Хан жестом направляет своих людей к проходу.
– Что такое? – спрашивает министр Шриванас, проходя через толчею.
– Какая-то русская модель, – отвечает Шахин Бадур Хан тихим отчетливым голосом.
– А! – провозглашает министр Шринавас, широко открыв глаза. – Юли!..
– Простите?
– Юли, – повторяет Шринавас, вытянув шею, чтобы раз глядеть знаменитость? – Ньют.
Слово звучит словно удар храмового колокола. Толпа расступается. Перед Шахином Бадур Ханом открывается вход в зал для VIP-гостей. И он останавливается – завороженный, видя высокую женскую фигуру в длинном, изысканного покроя пальто из белой парчи, расшитой орнаментом из танцующих цапель. Женщина стоит к нему спиной, Шахин Бадур Хан не видит ее лица, только абрис фигуры. Изящные движения длинных и тонких пальцев. Элегантный изгиб затылка, безупречные очертания лишенного волос черепа.
Женщина поворачивается к нему. Шахин Бадур Хан шумно выдыхает, но во всеобщей суматохе его никто не слышит.
Нет… Нельзя смотреть на это лицо, иначе он будет заворожен, проклят, отвержен Богом. Толпа снова начинает двигаться, и человеческие фигуры скрывают от него то, что он не должен был увидеть. Шахин Бадур Хан стоит в оцепенении, не в силах пошевелиться.
– Хан. – Это голос… Да, голос министра. – Хан, с тобой все в порядке?
– А… да, господин министр. Легкое головокружение. Здесь, наверное, слишком большая влажность.
– Да, чертовым бенгальцам надо заняться своими кондиционерами.
Чары разрушены, но, провожая министра по крытому переходу, Шахин Бадур Хан ловит себя на мысли, что теперь ему больше никогда не знать покоя.
Охранник получает подарки от министра Найпола. На термосах герб Объединенных Штатов Восточной и Западной Бенгалии. Пристегнув ремень и задвинув шторы на иллюминаторе в аэробусе «Бхарат эйр», неуклюже подпрыгивающем на неровном асфальте, Шахин Бадур Хан открывает термос. Внутри – кубики льда из ледника для слингов Саджиды Раны. Шахин Бадур Хан снова закрывает термос. Аэробус набирает скорость. Наконец его колеса отрываются от бенгальской земли, а Шахин Бадур Хан прижимает к себе термос так, словно холод способен исцелить его душевную рану. Но ее уже ничто не сможет излечить. Никогда.
Шахин Бадур Хан отдергивает шторку и смотрит в иллюминатор, но ничего не видит. Перед его глазами проплывает белоснежный купол черепа; изгиб шеи; бледные изящные руки, элегантные, словно минареты; скулы, обращенные к нему, подобны архитектурным деталям несравненной красоты. Танцующие цапли…
Так долго ему казалось, что он пребывает в абсолютной безопасности. Абсолютной… Шахин Бадур Хан прижимает к себе термос с куском ледника и ласково проводит по нему рукой, закрыв глаза в молчаливой молитве, и сердце его пылает в несказанном экстазе.
4
Наджья
Лал Дарфан, звезда первой величины «мыльных опер», дает интервью в «хауде» дирижабля, изготовленного в форме слона и движущегося вдоль южных склонов Непальских Гималаев. На нем великолепная рубашка и широкие свободные брюки. Он склонился на мягкую подушку на низеньком диване. Позади него стяги из кучевых облаков расцвечивают белым небесную голубизну. Горные вершины очерчивают неровную границу, создавая естественную преграду на пути устремляющегося в бесконечность взгляда. Края «хауды» со множеством кисточек треплются на ветру. Лала Дарфана, Бога Любви самой большой и самой популярной «мыльной оперы» студии «Индиапендент продакшнз» под названием «Город и деревня», развлекает павлин, который стоит у изголовья его дивана. Он кормит птицу крошками рисового крекера. Сам Лал Дарфан на диете с низким содержанием жиров. Об этом трезвонят все таблоиды.
Диета, думает Наджья Аскарзада, – неплохой повод для звезды телекитча подкормить свое тщеславие. Она делает глубокий вдох и начинает интервью.
– Нам, живущим на Западе, трудно поверить, что «Город и деревня» может быть столь невероятно популярен. Тем не менее, здесь к вам как к актеру интерес ничуть не меньший, нежели к вашему персонажу, Веду Прекашу.
Лал Дарфан улыбается. Его зубы действительно так невероятно, ослепительно белы, как говорят на всех телеканалах.
– Значительно больше, – отвечает Лал. – Но, как мне кажется, ваш вопрос состоит в следующем: почему персонажу-сарисину нужен актер-сарисин? Иллюзия внутри иллюзии, ведь так?
