Федя появился, стала свой порядок наводить. Выскочит из дверей и кричит: «А ну быстро убирайтесь отсюда! Не позорьте наш санаторий!» А чем они позорят? Они не ругаются, не пристают к отдыхающим, не дергают их за рукав, как цыганята на вокзале, а просто говорят совсем негромко: «Вынесите, пожалуйста, хлеба!» Федя догадывается, почему тетя Зося их гоняет. Мамка ей долг не отдает, вот она на нем зло и вымещает.
Но тете Зосе за время обеда удается накричать на них всего один-два раза и то не каждый день, потому что отдыхающие приходят в столовую кто к открытию, а кто с большим опозданием, и одни едят быстро, а другие пообедают и еще лясы точат, поэтому гардеробщице нельзя надолго бросать свое место. И еще, конечно, она боится, что пока с побирушками воюет, у нее могут дорогую дубленку украсть или шубу. Среди теток, которые приезжают сюда лечиться, много таких, которые богато одеваются.
Федя никак понять не может, чего они, если больные, так наряжаются. Олька ему объяснила, что просто все женщины так устроены: им все время хочется нравиться мужчинам, если даже они и пенсионерки. Только он считает, что в их санаторий приезжают вовсе не больные, а просто притворяются они больными. Вон бабушка болеет, так она с кровати еле-еле встает, чтоб в уборную сходить, а для санаторных три раза в неделю танцы устраивают. Федя в окошко заглядывал, видел, как они отплясывают, аж пыль стоит. А потом они на лодках катаются и чуть подальше от санатория отплывут, высаживаются на крутой берег Кувшинки и там устраивают пивкники. Бутылок после них остается ужас. Какие ж они больные?
В этот заезд из трехсот сорока человек настоящих больных всего-то, наверное, двое. Их сразу угадаешь — они с палочками ходят: одна тетка, совсем молодая, моложе мамки, и Иннокентий Васильевич, он уже седой, но, как сам говорит, до пенсионного рубежа ему еще далеко. Он с гор на лыжах катался и ногу сломал. Иннокентий Васильевич — дядька добрый, всегда что-нибудь выносит ему с обеда. Но уж очень расспрашивать обо всем любит. И какие отметки сегодня получил, и чем бабушка болеет, и похмелялась ли утром мамка. И еще он любит советы давать. А когда с Федей говорит, называет его братом. Это у него присловье такое, как у бабушки «голубок».
Когда первый раз Федя у него хлеба поклянчил, Иннокентий Васильевич сперва не понял, что Федя побирается, и спросил удивленно:
— Какого хлеба?
— Лучше белого, — чистосердечно сказал Федя и объяснил. — Если у вас после обеда хлеб на столе останется, вынесите, пожалуйста, кусочек.
— Так ты, брат, нищий что ли? — сделал круглые глаза Иннокентий Васильевич.
— Нет, — обиделся Федя. — Я не нищий. Бабушка говорит, что нищие — это которые у церкви стоят и денег просят, а я побирушка. У нас дома есть нечего, вот я и прошу хлебца.
— Неизбежные издержки реформ, — покачал головой Иннокентий Васильевич и потрепал Федю по плечу.
Тогда, в первый раз, вынес он Феде аж пять батонных кусков и большое яблоко. И стал расспрашивать, как его зовут и «как дошел он до жизни такой». Тот разговор Федя хорошо помнит.
Когда Федя сказал, что его зовут Федей, а фамилия у него Ушаков, Иннокентий Васильевич заулыбался во весь рот:
— Так тебя, брат, наверное, в честь адмирала Ушакова назвали?
— Нет, — ответил Федя. — В честь дедушки. — И спросил. — А кто такой адмирал Ушаков?
— Эх, брат, — огорчился Иннокентий Васильевич.
— Ты, оказывается, даже не знаешь, какую славную фамилию носишь. Федор Ушаков — самый великий русский флотоводец, наш морской Суворов. Ни одного сражения не проиграл. Ты, брат, попроси в библиотеке книжку про своего знаменитого однофамильца, нехорошо быть Иваном, не помнящим родства.
— Меня не Иваном, а Федей зовут, — напомнил Федя. — А в библиотеку меня не записали, потому что там надо залог внести десять рублей, а у мамки лишних денег на всякую ерунду нет. Да у нее вообще никаких денег нет, я же вам рассказывал.
— Книги читать, брат, это не ерунда, — наставительно произнес Иннокентий Васильевич. — Книга — источник знаний. А без знаний в наше время пропадешь. Какие жизненные перспективы могут быть у неуча? Разве что пить начнешь, как твои родители.
— Нет, не начну, — тихо сказал Федя. — Я пьяниц не люблю.
— Дай-то Бог! — вздохнул Иннокентий Васильевич и заковылял в свой корпус.
Сам Иннокентий Васильевич, он потом про себя много Феде рассказывал, читать с детства любил, институт закончил, сейчас работает не где-нибудь, а в мэрии, а это, значит, все время с людьми и тут требуется культурный уровень и широкий кругозор. Конечно, если б Федя был покрепче здоровьем, рассуждал Иннокентий Васильевич, и выше ростом, ему можно было б достичь жизненного успеха через спортивные достижения, скажем, в баскетболе. А вот в шахматы учиться играть ему уже поздно, гроссмейстеры те с пяти-шести лет начинают фигуры двигать. Еще один шанс выбиться в люди в условиях их захолустного городка — сочинять и петь эстрадные песни. Но тут Феде мало что светит, потому что он мотивы плохо запоминает. Так что, если Федя не хочет и дальше зябнуть в бедности, то ему ничего другого не остается, как овладевать знаниями, то есть учиться только на четыре и пять, а у него сплошные тройки. Это, брат, не дело.
Откровенно говоря, Федя слушал наставления Иннокентия Васильевича вполуха. Почти то же самое говорит им каждый день Светлана Георгиевна: «Дети! Чтобы хорошо жить, надо хорошо учиться». Врут они. Вон сосед дядя Паша, уж какой образованный, тоже, как и Иннокентий Васильевич, институт закончил, на мамкиной фабрике старшим мастером был, а сейчас работы приличной никак не может найти, тем и живет, что, когда ярмарка бывает, помогает торговкам товары разгружать.
Хорошо, что сегодня Иннокентий Васильевич позже всех пообедал. А то, как начнет с ним вести беседы, отдыхающие выходят из столовой, видят, люди разговаривают, и стесняются их отвлекать, все, что прихватили с обеда, Ольке отдают. Но в этот раз Иннокентий Васильевич поговорил с ним совсем немного.
— Ты, брат, извини, — похлопал он Федю по плечу, — что уделю твоей персоне всего несколько минут. Желательно бы поподробнее тебе растолковать принципы выживания в нашей неоднозначной жизни, но зовут неотложные дела. Закончился срок моего пребывания в вашем богоугодном заведении. Завтра рано утром ты в школу, а я на автобус и домой. По традиции устраиваю прощальный банкет. Надо кое-какие покупки сделать. Однако ты мои советы не забывай.
Иннокентий Васильевич помолчал немного, потом расстегнул дубленку, достал из нагрудного кармана пиджака красивый кожаный бумажник, пошелестев деньгами, вытащил червонец и протянул Феде:
— Возьми вот десять рублей. Используй их целевым назначением — как залог для записи в библиотеку. Прочитай обязательно про адмирала Ушакова. А потом и другие полезные книги бери на вооружение. Запасайся, брат, знаниями. Договорились?
— Договорились, — тихо пообещал Федя, хотя уже сразу решил, как потратит деньги. На червонец в киоске, что на базаре, можно купить целую пачку жвачки. Четыре пластинки он сам жевать будет, а одну подарит Ольке. Не пожадничает.
ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА
Художник Петр Леонидович Большаков оказался в психбольнице, что в поселке Выша Рязанской области, по причине весьма прозаической — он спился, и врачи определили, что у него развивается необратимо алкогольное слабоумие, а посему его на всякий случай следует изолировать от общества. Тем более что на момент освидетельствования влачил он неприемлемое, с точки зрения тогдашней общественной морали, существование тунеядца и бродяги, не имеющего на руках хоть какого-нибудь документа, который бы удостоверял сомнительную личность.
Дольше всего, сообщил он мне в одном из писем, отправленных из «Вышской обители», сохранялась у него орденская книжка, где первой записана была самая дорогая для него награда — медаль «За оборону
