мирно болтавшим между собою француженке Ларисе Васильевне и географичке Ольге Афанасьевне:
— У кого-то есть замечания по ходу ведения собрания?
— Мы ничего не говорили, — поспешила заверить француженка, страшно конфузясь под пристальным взглядом Моны Лизы.
— Извините, Лариса Васильевна, но мне показалось, что здесь произнесли какое-то иностранное слово, вот я и подумала, не вы ли…
Ирония оказалась слишком тонкой для вконец оробевшей француженки. Она принялась горячо и путанно оправдываться, что никаких иностранных слов не произносила и что вообще они с Ольгой Афанасьевной все время внимательно слушали доклад и лишь в конце позволили себе обменяться парою фраз, но самым тихим шепотом.
— Шептаться, когда весь коллектив слушает важный документ, — это признак не очень высокой культуры и к тому же проявление элементарного неуважения к своим товарищам, — снисходительно объяснила Мона Лиза и, переведя взгляд в сторону Василия Капитоновича, который во время ее разговора с француженкой несколько раз кашлянул, будто просил слова, добавила насмешливо: — Впрочем, как это я могла погрешить на вас, Лариса Васильевна, если голос был явно мужской. Но наши рыцари не спешат признаться, что кто-то из них совершил, прямо скажем, недостойный поступок.
— Почему это недостойный? — привстал со стула Василий Капитонович. — Я ничего такого обидного не хотел сказать, просто выразился в том, значит, смысле, что бумага, которую вы зачли, какая-то не шибко понятная и к нам вроде не имеет касательства.
— А-а-а, — пропела Мона Лиза, — это наш новый коллега решил высказаться. Извините, запамятовала ваше имя-отчество?..
— Василий Капитонович, — громким шепотом подсказала француженка, обрадованная, что на сей раз, кажется, не она выбрана Моной Лизой объектом для душеспасительных нравоучений.
— Думаю, Лариса Васильевна, Василий… э-э… Капитонович сам бы ответил. Он, судя по его реплике, не из робких, за словом в карман не лезет, — осадила француженку Мона Лиза и, уже обращаясь непосредственно к Василию Капитоновичу, отчеканила строго. — Так вот, уважаемый коллега, извините, но у нас, впрочем, как и в любом другом педагогическом коллективе, не принято прерывать выступающих. Это, извините, аксиома. Надеюсь, вы помните, что так называется истина, не требующая доказательств?
— Отчего же не помню? — в голосе Василия Капитоновича послышалась некоторая виноватость. — Только что такого особенного я сказал, чтобы придираться?
— Ну, знаете, это, оказывается, позиция у вас глумиться над святыми понятиями! — Мона Лиза явно входила в раж. — Для вас, значит, ничего особенного, вот так, походя перечеркнуть важный мобилизующий документ?
— Ничего я не перечеркивал, — шмыгая носом, совсем как шалун первоклашка, начал оправдываться преподаватель труда. — Только вот, конечно, я не понимаю чего-то, но сомнение такое возникло: какой же смысел жизни обсуждать нам этот документ об экономии бензина и дизельного топлива, если наша школа не обладает никаким автотранспортом?
— Попробую вам объяснить смысл, как вы говорите, жизни нашего собрания, — язвительно пропела историчка, — но сначала, если разрешите, я закончу оглашение документа…
Химик Евгений Иванович Антошин, за десять лет работы в этой школе давно уже привыкший к нравоучительным монологам Моны Лизы и научившийся незаметно подремывать или думать о какой-нибудь ерунде во время обсуждения подобных документов, а их в каждой четверти приходило три-четыре, не сразу смог сообразить, из-за чего сыр-бор разгорелся. И когда Мона Лиза продолжила чтение, он тихо спросил у сидевшей впереди француженки, о каком, собственно, смысле жизни речь, если собрались одобрять решения по экономии горючего.
— Вот наш Капитоныч и выразился по-простецки, что никакого смы-се-ла, — француженка протянула это слово, чтобы Евгений Иванович понял, что именно так произнес его трудовик, — понимаете, никакого смысела жизни в том, чем мы сейчас занимаемся, он не усматривает.
Тут француженка поперхнулась смешком, поймав обращенный на нее гневный взгляд Моны Лизы, и глубокомысленно уставилась на висевший над сценой актового зала лозунг, сформулированный самой Моной Лизой еще года четыре назад и тогда же перенесенный на кумач любимцем всех учителей отличником Федей Ивкиным, сейчас он, кажется, в МГУ на юридическом: «Все решения — в жизнь!»…
Кстати, проходило собрание в актовом, а не в учительской, хотя была она достаточно просторной, и раньше такого рода мероприятия всегда там проводились по причине весьма прозаической. Вот уже второй год пошел, как образовалась на потолке учительской трещина, и время от времени низвергались с ее краев куски штукатурки, правда, небольшие и не представлявшие, как растолковал представитель ремстройтреста, непосредственной угрозы для педагогических жизней.
— Просто вы в этом уголочке не скапливайтесь, — посоветовал он. — А ремонт… Что ж, ремонт капитальный, безусловно, делать надо. Только в этой пятилетке ваш объект вряд ли освоим. Ну, в лучшем случае, может, удастся включить вас в титул на завершающий год…
А потом они обсуждали «злободневные вопросы экономии топливно-энергетических ресурсов». Обсуждали «горячо и заинтересованно», как определила, подводя итоги собрания, Мона Лиза.
Первой в прениях выступила географичка — существо безответное, не смеющее отказаться от общественного поручения. Но, обремененная тремя малолетними детьми и больной матерью, она никак не успевала за динамичным, взбалмошным временем, и потому Моне Лизе пришлось написать ей тезисы речи, которые Ольга Афанасьевна добросовестно зачитала тихим испуганным голосом, сбившись лишь дважды из-за того, что историчка абсолютно одинаково писала согласные т и ш. Второй выступавшей была пионервожатая Даша, несмотря на молодость, с ходу схватывающая, что именно требуется говорить в данный исторический момент.
После этого единогласно «подвели черту», тут же послышались традиционные вздохи облегчения, но, увы, оказались они преждевременными. Мона Лиза, проигнорировав робкие протесты, вытребовала у собрания заключительное слово и доставила себе удовольствие добрых полчаса распинаться о том, какой действительно жизненно важный смысл заключается в обсуждаемом документе. Во-первых, он исходит из решений компетентных органов — тут она закатила глаза на лозунг, висевший над головой. Во-вторых, во всем мире разразился энергетический кризис, и мы не можем стоять в стороне. В-третьих, хотя у школы и нет своего автотранспорта, но личные и служебные автомашины есть у родителей многих учеников, и если последние проникнутся пониманием необходимости экономить бензин, то они смогут тогда оказывать положительное влияние в этом вопросе на своих отцов. Ну и, в-четвертых, новый документ дает еще одну прекрасную возможность на совершенно конкретном материале воспитывать у учащихся чувство хозяина, которого, как ни печально, лишены многие взрослые.
Тут Мона Лиза надолго задержала свой взгляд, сопроводив его фирменной улыбкой, на преподавателе труда, так что тот в конце концов не выдержал и снова стал оправдываться. Ничего, мол, он такого-этакого в уме не держал, когда про мутотень выразился, это у него просто вроде присловья, и не только ежели глупость какую говорят, но и мудреные вещи тоже, а так он, безусловно, с понятием, что бензин сберегать надо, он все же продукт народного труда, и в этом плане, кто ж будет спорить, имеет очень даже серьезный смысел жизни.
— Ну вот и отлично, — смягчилась Мона Лиза, убедившись, что недотепа трудовик поставлен на место. Более того, после некоторого раздумья она решила быть уж совсем великодушной и сказала Даше, постоянному секретарю всех педсоветов и собраний, чтобы та и невразумительное мычание Василия Капитоновича тоже занесла в протокол как выступление в прениях, конечно же очистив его от вульгарных слов, а бестолковое ни к селу ни к городу упоминание о смысле жизни отредактировала как понимание и одобрение важности всенародной борьбы за экономию.
Евгений Иванович, пока сидел на собрании, не раз весело смеялся про себя, слушая косноязычные объяснения нового их коллеги, который попал в педагогический коллектив случайно и вряд ли удержится здесь долго, и гневные эскапады Моны Лизы, чей пафос был смешон, если принять во внимание личность оппонента и очевидную пустяковость его реплики. Но когда шел домой по длинной скучной улице, сплошь застроенной стандартными пятиэтажками, которые в не столь уж давние времена призваны были символизировать ростки будущей светлой жизни, веселость пропала сама собой, и потихоньку накатила беспричинная грусть, без каких бы то ни было мыслей. Голова будто наполнилась вязким тестом — такое,
