– Ай-ай-ай… Как жаль, агаи, что вы не пришли немного раньше! Здесь как раз был человек, который мог бы отвезти письмо… Ну, ничего, мы еще застанем его в порту…
Кереми взял у Кесслера пакет, положил его в железную плоскую банку и сунул туда гирьку.
– В случае чего – сразу же пойдет на дно. – Чувствовалось, что купец не сегодня начал заниматься такими делами.
У пристани сгрудилась масса лодок, шхун, баркасов. Они стояли так тесно, что было не ясно, как выбраться из этого плена, если кому-то надо плыть. Хаммалы, сгибавшиеся под огромными мешками, тяжело прыгали с борта на борт, доставляя груз в определенное место.
Несмотря на суету и кажущуюся неразбериху, Кереми быстро отыскал взглядом того, кто ему был нужен. Приложив ладони рупором ко рту, он закричал:
– Эй, Джамиль! Слышишь, Джамиль!
С одной из парусных шхун, на борту которой было выведено белым поэтичное название «Поль» – «Цветок», откликнулся полуголый парень. Через несколько секунд он уже оказался возле купца и, даже не глянув на Кесслера воспаленными, разъеденными трахомой глазами, молча сунул коробку в карман широченных холщовых шаровар и поскакал по лодкам на свою шхуну.
Вскоре события стали развиваться с головокружительной быстротой: не успел Максим Фридрихович отправить Шелбурну второе донесение, как турки, пробывшие в городе немногим больше месяца, начали готовиться к эвакуации – державы Антанты заключили с Турцией мир, и та обязалась вывести свои войска из Баку.
В ноябре восемнадцатого года в город вновь вступили англичане: по улицам опять промаршировали бронзовые сипаи и белокожие, в неизменных юбочках, шотландцы.
Кесслер, буквально с первого дня, ждал появления Шелбурна. Но того все не было. А вскоре Максиму Фридриховичу удалось узнать, что он в Англии. И на душе стало легче: может, о нем вообще забудут?
Но обстановка в Баку не сулила спокойствия. Мусаватисты, оставшиеся у власти и после ухода турок, не могли обеспечить в городе ни порядка, ни хотя бы сносной жизни: по-прежнему свирепствовал террор против демократически настроенных элементов, по-прежнему росла дороговизна.
Пролетела зима, минула весна. Потом лето… Наступили особо тревожные дни: Юденич шел на Петроград, и все антисоветчики замерли в ожидании сообщения о его победе. Нервы настолько были натянуты, что «Нью-Йорк таймс» сделала даже фальстарт, выдавая желаемое за действительное:
Но они так и не поступили… Несколько позже газета вынуждена была сознаться: «Юденич уходит из армии; выезжает в Париж, забрав свое состояние – 100 миллионов марок». Правда, это сообщение появилось в начале двадцатого года. Летом же девятнадцатого, продвигаясь на север, Врангель и Деникин заняли Царицын, а в октябре подошли к Туле, то есть оказались в двухстах километрах от Москвы. Только что красневшая из-за ложного старта, но вновь приободренная «Нью-Йорк таймс» объявила:
Но газета опять поспешила: девятого декабря Врангель отправил Деникину паническую телеграмму:
Генерал Деникин, в свою очередь, не стал больше испытывать судьбу и, бросив остатки своей армии, покинул родину на французском военном корабле.
И еще один белый военачальник – адмирал Колчак, – который тоже собирался на Москву, в конце девятнадцатого вынужден был спешно оставить Омск, свою временную «столицу», и удрать на восток.
В эти трудные для союзников дни, когда все их планы рушились, в Баку, охваченном забастовкой, вновь неожиданно объявился Шелбурн и назначил приунывшему Кесслеру свидание в том же Черном городе.
– Мы опять рассчитываем на вашу помощь, Максим Фридрихович! – приступил майор к главной теме разговора после расспросов о жизни и о семье. – Не исключено, что нам снова придется уйти, поэтому хотелось бы обеспечить надежную связь с некоторыми местными друзьями. Мы уже кое-что предприняли: не так, как в прошлый раз. Но требуется организовать еще запасную линию. Хотелось бы, чтобы именно вы взяли ее на себя.
Идя к Шелбурну, Максим Фридрихович твердо решил отказаться от дальнейшего сотрудничества с англичанами: платным агентом он быть не хочет, а идейных побуждений для такой работы у него нет. Но, уловив, как всегда, настроение собеседника, майор, будто невзначай, заметил:
– Я к вам не обратился бы, дорогой Кесслер! Но тот, кто нам обычно помогал, что-то закапризничал. Пришлось вывезти его в Персию. Там мы будем судить этого человека как дезертира. Я, кажется, отвлекся… Итак, роль ваша будет чисто посредническая: получать от местных политических деятелей информацию для нас и передавать им ответы. Если у наших друзей возникнут какие-либо срочные вопросы, надо им дать совет, сообразно нашим интересам. А вообще-то тревожить вас будут редко! Первый, кто с вами, очевидно, свяжется, это адвокат Красовский. Он вам предварительно позвонит…
И тут Кесслер понял, что ему не вырваться из этого порочного круга. Ну, откажется он сейчас от выполнения задания… Так его украдут ночью, как того человека, что «закапризничал»! И семья останется без кормильца. К тому же, он уже выполнял задания Шелбурна. Поэтому «Интеллидженс сервис» с полным правом может считать его своим человеком.
Поговорив немного о положении на фронтах, Шелбурн улыбнулся одной из своих самых приветливых улыбок, дружески похлопал Максима Фридриховича по плечу и энергично зашагал к конке.
Дождавшись, пока майор уедет, Максим Фридрихович тоже пошел к остановке старческой разбитой походкой: ноги совсем не слушались, во рту было сухо, как в самые жаркие тегеранские дни, когда спасал только дуг…
Какое-то время все было спокойно. Относительно, конечно, ибо Кесслер жил как на вулкане! Но никто его пока не тревожил. А весной двадцатого года бакинский пролетариат с помощью частей Красной армии сверг националистический режим и восстановил советскую власть.
Когда Максим Фридрихович, затаившийся на время дома и ожидавший, честно говоря, еще большей, чем при прежнем режиме или при турках, вакханалии, обнаружил в городе полнейший порядок и давно не виданное спокойствие, то снова пошел на телеграф.
Там царило оживление: требовалась беспрерывная и бесперебойная связь с Москвой и другими крупными городами. А аппаратура нуждалась в ремонте. Кесслер, стосковавшийся по делу, весь ушел в любимую работу. Она настолько его поглотила, настолько была знакома и желанна, что уже не оставалось времени думать о малоприятном прошлом и довольно туманном будущем.
И вдруг как гром средь ясного неба – вызов в ЧК на регистрацию бывших офицеров царской армии. Кесслер понял, что наступил конец: произошло именно то, чего он боялся и о чем предостерегал жену. Но Ольга отнеслась к этому факту на редкость спокойно.
– Когда ты пойдешь? – только и спросила будничным голосом.
– Никогда!
