— прелестная имитация Уилмы Феррис. И надушилась этой же дрянью, которой пользуется Уилма. Под названием «Голубой неон». По двадцать долларов унция. Наши химики говорят, что это одни из наименее летучих духов, выпускаемых линией «Феррис». Эх, вот если бы Уилма Феррис вдруг взяла да и преставилась! На моей работе это не сказалось бы. А жену мне, возможно, вернуло бы.
Когда мы отъехали достаточно далеко на север, чтобы быть более или менее уверенными в том, что продолжим движение, я съехал на обочину и опустил верх. Новая машина нужна была мне как собаке пятая нога, но Уилма однажды походя заметила, что ей закрытые машины кажутся ужасно скучными, и я понял, что рано или поздно мне придется приобрести себе новую.
Мы успели крупно поссориться, еще прежде чем добрались до Олбани. Из-за какой-то чепухи, которую сказала Мэвис, повторяя, словно попугай, мнение Уилмы. Тогда я попросил сделать мне любезность, остаться самой собой и перестать быть дешевой имитацией Уилмы. И в ответ услышал, что Уилма — чудеснейшая женщина, какую она когда-либо встречала, что она очень многое для нее делает и мне тоже следует быть ей благодарным, вместо того чтобы говорить про нее разные гадости. Потом еще, что обязанность любой жены — совершенствовать себя, а она хочет, чтобы я ею гордился, и что мне помогает ее дружба с Уилмой, а я хочу запереть ее в тюрьме, так чтобы у нее не было никаких друзей, сделать из нее монахиню или что-то в этом роде. Потом Мэвис отодвинулась от меня так далеко, как только могла, и всплакнула в совершенно несвойственной ей манере — со сдержанными всхлипами, полными страдания и достоинства. Уж лучше бы поплакала так, как, бывало, делала это раньше: выпучив глаза, со сладострастным воем, с обилием фыркающих и хлюпающих звуков.
— Классный намечается уик-энд, правда? — отреагировал я.
— Божественный, — проговорила она с отсутствующим видом.
Движение было оживленным, но, из чувства досады на нее и на себя самого, я гнал машину слишком быстро, так что мы добрались до Лейк-Вэйл без чего-то около пяти. Я посмотрел на карту с пометками. Имение Уилмы Феррис находилось на противоположной от деревни стороне озера. Мэвис сидела подавшись вперед, и это она заметила указатель — лакированную табличку, подвешенную на кованом железе, с именем, начертанным на меди беглым почерком, с маленькой буквы, как на торговом знаке: «феррис». Я повернул налево и поехал по узкой, посыпанной гравием дороге в направлении озера.
Если бы не такие очевидные вещи, как тянувшиеся туда электрический и телефонный кабели, то петляющая проселочная дорога наводила бы на мысль, что вы направляетесь к ветхой лачуге. Мы миновали тысячу футов леса, густо растущие березы, сосны и клены, все время двигаясь под гору, потом увидели сквозь деревья поблескивающую синеву озера и, наконец, сам дом. От вида его захватило дух. Не только потому, что он такой огромный. Я слышал, что Уилма выписала какого-то совсем юного архитектора из Майами, полагая, что он, по крайней мере, сделает что-то особенное. Ну что же, ему это вполне удалось. Камень, дерево и много стекла, но при этом совершенно не возникает ощущения, что дом вырос из уступа скалы, на котором стоит. Он выглядит так, будто плавно подошел к причалу и готов вот-вот помчаться по озеру, как только запустят ракетные двигатели. Мэвис смотрела на него затуманенным от экстаза взором, приоткрыв рот, сцепив пальцы рук.
Неподалеку оказалась парковочная площадка внушительных размеров, на которой уже стояли пять автомобилей. Один видавший виды микроавтобус, маленький синевато-стальной «остин-хили» Уилмы, который она водит как дух смерти с объятыми огнем волосами, желтый «бьюик-скайларк», в котором я узнал машину Хессов, новенький черный «MG», который мог принадлежать Стиву Уинсану, и белый «ягуар» с нарисованным на дверце шаржем на Джуди Джону, не оставляющим никаких сомнений относительно его владельца. Я припарковал наш драндулет в этом автосалоне, и большой мексиканец с вытянутым, печальным лицом поспешил к нам из дома. Я отпер багажник, чтобы он мог заняться вещами. Мексиканец предложил нам отправиться по тропинке, огибавшей дом.
Справа располагалась большая, поросшая травой терраса, со всем необходимым инвентарем для английского крокета, со столиками под тентами — места для зрителей. Обогнув крыло дома, мы вышли к большой бетонной террасе U-образной формы. Две бетонные лестницы, плавно изгибаясь, вели еще к одной террасе, более плоской, и двум огромным причалам, вдававшимся в синь озера. Возле них качались на привязи две одинаковые быстроходные моторные лодки. Еще я заметил водные лыжи на причале или, пожалуй, точнее сказать, на пирсе, построенном наподобие Форт-Нокса, вероятно, чтобы зимой это сооружение выдерживало лед. Тут же на пирсе, лицом вниз, на красной циновке лежала Джуди Джона, а возле нее, демонстрируя свою очень мускулистую коричневую спину, свесив ноги в воду, сидел Гилман Хайес.
Через большую террасу, издавая негромкие восторженные звуки, нам навстречу поспешила Уилма. Она распростерла руки так, будто собиралась обнять сразу нас обоих. На ней было белое, до боли простенькое платье. Уилма поцеловала Мэвис и поворковала с ней, потрепала меня по руке, устроилась между нами и повела нас к остальным гостям. Рэнди Хесс и Стив Уинсан выбрались из каких-то конструкций типа шезлонгов.
— Вы, конечно, всех тут знаете, — произнесла Уилма. — В этом вся соль нашего мероприятия. Все мы друзья. Никого из посторонних, никакой адаптации не требуется.
Ноэль Хесс улыбнулась нам мягкой улыбкой. Стив пожал мне руку в этой своей обычной манере любителя активного отдыха на свежем воздухе, входящей в его джентльменский набор. Рэнди Хесс поприветствовал нас с этой своей виноватой нервозностью, которой он иногда напоминает мне ребенка, догадывающегося, что ему не следовало бы так подолгу околачиваться возле взрослых.
— Дом у тебя просто прелесть, — сказала Мэвис Уилме.
— Спасибо, милая. А теперь идемте, дорогие мои. Я покажу вам вашу комнату. Хосе, наверное, уже занес ваши вещи.
Мы прошли с террасы через дверь в стеклянной стене, потом через совершенно необъятный зал, затем по коридору, тянувшемуся через крыло, в котором, очевидно, располагались спальни, к первой двери. Хосе укладывал на полку последний чемодан. Нам досталось большое окно, выходящее на озеро. Комната была отделана каким-то серебристым деревом. Все было встроенным. Большая гардеробная между спальней и ванной превращала спальню почти что в номер люкс.
— Вот это да! — воскликнула Мэвис. Это был первый честный звук, который я услышал от нее за месяц. Но она немедленно восстановила сданные позиции, произнеся: — Прелестно, просто прелестно.
— Пока вы, мои дорогие, чистите перышки, я, пожалуй, пришлю к вам Хосе с напитками, — сообщила Уилма.
— Пожалуйста, — отозвалась Мэвис. — Мартини...
— Самый сухой, сейчас принесут. А вам, Пол?
— Бурбон с водой, благодарю вас, — ответил я.
Мэвис посмотрела на меня с каменным выражением лица. Мне тоже полагалось пить мартини. Какое ей дело до того, что я воспринимаю его как аккумуляторную кислоту, от которой меня развозит в стельку за двадцать минут. Положено как-то приспособиться.
Уилма ушла, и мы в гробовой тишине распаковали часть вещей. Мэвис отправилась в ванную первая. Хосе принес напитки, для Мэвис — в маленькой бутылочке, в каких их подают в лучших барах. Я выложил свежие слаксы и серую габардиновую рубашку. Мэвис вышла из ванной с платьем, перекинутым через руку, и энергично принялась за мартини.
— Полегче с этим нитратом, милая, — посоветовал я. — В прошлый раз ты растеряла весь свой лоск.
— Да неужели? — спросила она, приподняв одну бровь — совсем как Уилма.
— В твоей самбе с этим пустозвоном Хайесом было больше практического назначения, чем грации.
— Гил Хайес — талантливый художник.
— Гил Хайес — человек, расчетливо создающий себе репутацию эксцентрика. «Гармоническая цельность пространственного замысла». — Я издал непочтительный звук.
— Да заткнись ты! — разозлилась Мэвис.
Это был второй честный звук, изданный ею в течение двадцати минут. Возможно, еще оставалась какая-то надежда. Книзу от шеи она была очень розовой и весьма соблазнительной. Она заметила, что я ее разглядываю, и быстро отвернулась, сказав:
— Не безобразничай.
