«Инга!» – на этот раз в голосе моем звучит неподдельная ярость.
«Тихо!» – ты прижимаешь к губам указательный палец левой руки – луна покоится в правой, ты совершенно уверена в том, что луна спит, и игнорируешь соображения собственной безопасности, жертвуя ею во имя спокойствия необычного младенца.
Смотреть на это у меня просто нет сил. Ты сидишь на чертовой ветке, держась зубами за воздух, указательный палец левой руки как будто приклеился к губам – я знаю, что ты меня дразнишь. Три метра, снова прикидываю я расстояние. Может, четыре. Не смертельно, шепчет внутри голос рассудка. Никаких хрустальных осколков. Самый крайний вариант – это гипс на обе ноги, и ты его заслужила. Опускаю голову, чувствуя, как ломит затекшая шея. Несколько секунд злорадствую, представляя тебя лежащей на больничной койке, с двумя ногами, подвешенным к нависающей над кроватью специальной конструкции. Пытаюсь представить раскаяние на твоем лице. Не получается. Несмотря на загипсованные ноги, не вижу никаких признаков раскаяния. Вижу себя в той же больничной палате – сижу рядом с тобой, на табуретке, на коленях – пакет с апельсинами, уголки губ опущены вниз, глаза – как у побитой собаки, чувство вины давит на грудь, и я почти задыхаюсь. На роль побежденного из нас двоих гожусь только я. Приходится с этим смириться и предпринять очередную попытку заставить тебя спуститься с небес на землю. Не поднимая головы, спрашиваю, не сошла ли ты с ума окончательно, надеясь получить ответ.
Вместо этого получаю удар по голове.
Оглядываю пространство вокруг себя и вместо свалившейся с неба луны вижу обыкновенный шлепанец. Дурацкий белый шлепанец, упавший с твоей ноги как будто случайно. Наклоняюсь, поднимая его с земли, снова слышу над головой твой глупый смех и понимаю, что ни о каких случайностях здесь речи быть не может. Твоя голая пятка демонстративно висит в пустоте. Снова прикидываю расстояние – нет, не дотянуться. Жажда мести овладевает мной. Потираю ушибленное место. Прицеливаюсь и кидаю злополучный шлепанец далеко-далеко, в темные кусты, густые и аккуратно подстриженные. Не слишком успешно – над кустами блеклый фонарь, в отпечатке его света на асфальте замечаю крохотное белое пятно и мысленно обзываю себя неудачником.
Ты снова смеешься. Я поднимаю голову и снова вижу тебя и луну в твоей ладони. Указательный палец благополучно отлепился от губ, но теперь твоя левая рука забралась в карман джинсов – ты по-прежнему не думаешь о безопасности. Смеешься осторожно и тихо, чтобы не потревожить спящую луну, но я все равно слышу этот смех. В этот момент происходит что-то невероятное – я начинаю смеяться вместе с тобой. Твой смех всегда заразителен, он для меня как вирус, передающийся воздушно-капельным путем. Чтобы избежать опасности заражения, нужно перестать дышать с тобой одним воздухом.
Проще умереть, думаю я, и мне становится еще смешнее от этой мысли, потому что в четырнадцать лет думать о смерти – это на самом деле почти смешно. В этот момент я наконец понимаю, что никуда ты не свалишься с этой ветки. Даже если ветка сломается, ты все равно останешься висеть в воздухе, такая же невозмутимая, как луна, спящая в твоей ладони. Глупо сомневаться в том, что может быть иначе. Сомневаться – значит совсем не знать тебя.
Гордость разливается и заполняет собой каждую клеточку тела – я осознаю себя человеком, который по-настоящему тебя знает. Знает так, как никто другой, как не знаешь себя даже ты сама. Гордость глупая, возникшая, если разобраться, на пустом месте, но все же приятная. Я продолжаю смеяться, наслаждаясь своей глупой гордостью, и наконец чувствую знакомый зуд на спине, в области лопаток. Некоторое время стою, выжидая, когда крылья прорежутся до конца, расправляю их и быстро взлетаю, скользя по стволу дерева, вопреки законам гравитации, вверх. Подъем отнимает не больше секунды – и вот я уже рядом с тобой, на соседней ветке, еще более тонкой и ненадежной, чем твоя. Сознательно выбрав эту самую тонкую и ненадежную ветку, я упиваюсь чувством воображаемой смертельной опасности, разглядываю с высоты почти птичьего полета невидимую далекую землю и жду от тебя короткого возгласа одобрения. На восхищение рассчитывать не приходится, но хотя бы одобрения жаждет душа. Ты криво усмехаешься: говорила же, ничего страшного. Болтаешь в воздухе ногами, не отводя взгляда от спящей в ладони луны, а я в это время понимаю, что с крыльями за спиной сидеть на ветке совсем не удобно. Они слишком большие, им требуется много пространства, а листва на дереве сейчас, в середине июля, густая и тесная. Ворочаюсь, издаю невнятные звуки, но осуществить задуманное не удается.
Чувствую себя глупой курицей, и крылья в момент исчезают. В ту же секунду возвращается страх, и я понимаю, что спуск с дерева окажется для меня предприятием слишком рискованным. Потеет и становится скользкой ладонь, обхватившая ствол. Над головой – черное небо, под ногами – черная бездна, тьма непроглядная. Желтая луна млеет, как сахарный леденец, в твоей ладони. И думать забыла о своих непосредственных обязанностях. Ей бы светить, как полагается порядочному ночному светилу. Так нет ведь – уснула, забыла, и разбирайся теперь со своими страхами, как хочешь. Закрываю на миг глаза. Ощущения – те же, что испытывает, наверное, глупый котенок, который забрался на макушку дерева и только потом сообразил, насколько опасным может оказаться обратный путь.
«Здорово, да?» – шепчешь ты. Я угрюмо киваю: еще бы. Сидеть рядом с тобой где-то под облаками и прощаться с жизнью – вот оно, настоящее счастье. Твое лицо теперь совсем близко, и я вдруг понимаю, что тебе тоже страшно. Этот страх, притаившийся в самой глубине любимых глаз – страх, тысячи раз поменявший свое имя и изменивший лицо до неузнаваемости, и все-таки разгаданный, рассекреченный мною – буквально парализует меня. Кончики пальцев теряют чувствительность, гулкие удары крови в висках затихают. Предательский запах мальчишеского пота доносится из подмышек. В звенящей тишине думаю о том, как спустя миллионы лет какой-нибудь ученый-археолог обнаружит на ветке доисторического дерева останки двух человеческих существ, намертво прилипших к стволу, и защитит на этом материале кандидатскую диссертацию, доказав по совокупности определенных признаков, что существа эти умерли от страха.
Я думаю об этом потому, что глупые мысли всегда помогают мне отвлечься от неразрешимых проблем. Ведь на самом деле, если даже нам с тобой и вправду суждено умереть от общего страха, сидя на ветке дерева, то нас обнаружат гораздо раньше.
Твоя ладонь, уставшая держать луну на вытянутых пальцах, слегка подрагивает.
«Может, хватит уже», – раздраженно шепчу я. Ты молчишь, демонстрируя всем своим видом патологическую глупость моего предположения. Вздыхаю и протягиваю руку, предлагая помощь. Ты тихонько улыбаешься, полная искренней благодарности – твоя рука на самом деле очень сильно устала. Чтобы дотянуться до луны, мне приходится обхватить ногами соседнюю ветку и уцепиться правой рукой за какой-то обломок, выпирающий из ствола. Смертельный номер, достойный великого эквилибриста. Но мне уже не страшно – мои влажные пальцы соприкасаются с твоими, нежными, и согретый их теплом круглый желток луны медленно перекатывается в ладонь. Слегка сгибаю ее, лодочкой, играю по правилам, и получаю в ответ еще одну из твоих драгоценных улыбок. Снова зуд в области лопаток, но крылья сейчас ни к чему – больше пригодились бы когти, или длинный хвост, который можно было бы обмотать вокруг ствола. Мобилизую скрытые внутренние резервы, запускаю в действие какую-то древнюю китайскую методику, подробно описанную в журнале «Здоровье», номер десятый, за1982 год. Этот старый журнал как-то попался мне в поезде, мы возвращались с матерью из санатория, и я читал его всю ночь, лежа на верхней полке, при тусклом свете крошечной электрической лампочки. Методика срабатывает, обезьяний хвост туго обхватывает дубовый ствол, страх постепенно отступает и исчезает совсем.
