Ты потираешь рукой затекшее от неподвижности плечо. Наклонив стриженую голову, улыбаешься снова, немного лукаво. Луна, лежащая у меня на ладони, отражается в твоих глазах – в каждом черном зрачке по одной крохотной луне. Всего получается три, и я уже не знаю, какая из них настоящая. Я думаю о том, как же это здорово – гулять с тобой по ночам в парке, ни капли не тревожась, что наше отсутствие обнаружит кто-то из взрослых. Тебе нет равных в конспирации, и моя древняя китайская методика отдыхает, пасуя перед твоей колдовской способностью находиться в двух местах одновременно. Ты спокойно сидишь на дереве, и в эту же секунду спишь в своей постели, спишь, отвернувшись к стене, стриженная русая голова на белой подушке, дышишь неслышно. А если проверить, совсем не дышишь, но проверять это никому не приходит в голову. Однажды я посмел заикнуться насчет старого парика, который мы с тобой обнаружили на чердаке у соседей, и ты смертельно обиделась. Ушла, хлопнув дверью, и перестала приходить в парк по ночам. И не приходила до тех пор, пока я не вымолил у тебя прощения на коленях, пока не поверил в твой дар, в твою способность параллельного существования, безотносительного раздвоения, в твои колдовские, ведьминские чары. Только тогда я был прощен и снова допущен в наш ночной мир, где без тебя мне было так пусто и одиноко.
Какая-то птица, взмахнув крыльями, растревожила ночную тишину. Почти сразу издалека донесся грохот ночного трамвая, разрушая ощущение счастливой обособленности от пространства и времени, всегда сопутствующее нашим ночным прогулкам. Ты хмуришься, на лбу отпечатывается четкая складка, которой когда-нибудь суждено будет стать твоей первой морщинкой. Я допускаю, что это может случиться лет через сто, никак не раньше.
«Пойдем», – вздыхаешь ты, внезапно потеряв интерес к луне, продолжающей лежать у меня на ладони. Ты даже не смотришь на нее, и я безвольно опускаю обмякшую тряпичную руку, прозаически уверенный в том, что луна с неба никуда не свалится. Так и есть – луна остается висеть на своем небе. Я сразу про нее забываю, заворожено смотрю на тебя, вижу, как ты спускаешься вниз, от ветки к ветке, бесстрашная, как неразумное дитя, не ведающее об опасностях, которые подстерегают на каждом шагу.
«Ну же!» – доносится насмешливый голос снизу. Начинаю спускаться, хватаясь за ветки слегка дрожащими и скользкими от страха пальцами, потому что ничего другого мне не остается. Выдохнув, шумно приземляюсь и неловко падаю на землю, больно ударившись плечом. Ужасно хочется плакать, сил совсем не осталось, и я безвольно откидываюсь назад, растягиваюсь во всю длину на траве, еще не остывшей от дневного тепла. Раскинув пошире руки и ноги, застываю в позе витрувианского человека. Закрываю глаза, но все равно вижу тебя. Ты скачешь, продвигаясь вперед на одной ноге, к дальним кустам, где тускло белеет твоя босоножка. Смешная, думаю я, и сердце сжимается, превращаясь в комок нежности. Обратно ты возвращаешься тем же способом, подпрыгивая, босоножка в руке – глупая, думаю я, и сердце сжимается снова. В том, что ты сейчас упадешь на траву рядом со мной, сомневаться не приходится. Мысленно воздаю хвалу собственной импровизации – конечно же, идея великолепная, она просто не может тебе не понравиться. «Здорово», шепчешь ты, уже совсем рядом, и твой шепот нежно щекочет мое ухо. Приоткрываю один глаз – возле моей щеки хлопают твои ресницы. Над головой звезды, и ты тотчас придумываешь для нас подходящее занятие. Впрочем, считать звезды тебе вскоре надоедает, и ты начинаешь, посмеиваясь, старательно сбивать меня со счета – это нравится тебе гораздо больше, и на сорок пятой звезде я окончательно сдаюсь, получая в награду легкое прикосновение губ. Приподнимаюсь на локтях, пристально и строго вглядываюсь в твое лицо. Убеждаюсь, что этот поцелуй, как всегда, был всего лишь плодом моего воображения, и снова упираюсь затылком в жесткую и сонную траву, сопровождая эту серию бессмысленных движений глубоким вздохом.
Ты начинаешь медленно водить пальцем по небу, на ощупь отыскивая ковш Большой Медведицы. Заблудившись в звездах, так похожих одна на другую, разочарованно вздыхаешь. «Вот же», – бормочу я тебе в ухо, беру в руку твою ладонь. Ты послушно вытягиваешь указательный палец, он соединяется с моим указательным пальцем – объединившись, вместе они достаточно быстро находят оба ковша, и большой, и малый. Я думаю о том, что люблю тебя, а ты просишь отыскать теперь созвездие Гончих псов, о котором я не имею ни малейшего представления. Но благополучно справляюсь и с этой задачей, нахожу для тебя еще с десяток созвездий, по большей части придуманных мною, не существующих. Последнее нравится тебе больше всего. Дорожка крошечных звезд на самом краю неба, похожая на рассыпавшиеся жемчужины. «Инга», повторяешь ты и благодарно улыбаешься мне. Я пожимаю плечами: в самом деле, не великий труд отыскать на небе новое созвездие и дать ему твое имя. Вообще-то я способен на большее, если тебе интересно. Ты только скажи – вот увидишь, я и звезду с неба достану.
«Хочешь звезду?» – спрашиваю тебя. Твоя стриженая голова лежит у меня на плече и пахнет горьким тимьяном. За один только этот запах я готов продать душу дьяволу. «Зачем?» – интересуешься ты в ответ равнодушно. «Зачем?» – мысленно переадресовываю себе этот нехитрый вопрос и не нахожу на него ответа. Ты резко садишься, закидываешь руки за спину, соединяешь в замок и выгибаешься – этому фирменному движению позавидовала бы самая грациозная кошка, окажись она сейчас рядом с нами.
Кошки поблизости нет, мы только вдвоем, но время наше уже истекло – скоро рассвет, пора возвращаться, пора расставаться.
День выдался на редкость тяжелым.
Игорь Валерьевич Истомин, профессор из отделения травматологии третьей городской больницы, вытер рукавом капли пота, поблескивающие на лбу мелким бисером, и тихо вздохнул.
Девушка, лежащая сейчас на больничной койке, определенно была любимицей фортуны. Фавориткой всех богов, и у этих богов наверняка отыскалась какая-то очень веская причина для того, чтобы воспользоваться своим могуществом и не дать ей умереть.
На вид ей было не больше двадцати. Хотя по документам, которые, к счастью, удалось обнаружить, она была на целых шесть лет старше. В больницу ее доставили без сознания. Дежурный врач «скорой» заявил безапелляционно: ушиб мозга и кровоизлияние – это как минимум. Прогноз неблагоприятный. Истомин вопросительно поднял бровь: диагноз невозможно было поставить лишь на основе первичного внешнего обследования. Дежурный врач развел руками: видел бы ты, во что превратилась ее машина…
Истомин на месте аварии не был и машины не видел. Гематома, и в самом деле, была внушительной, вероятность обнаружения закрытой внутричерепной травмы исключать было нельзя. Но не прошло и нескольких минут, как сознание вернулось. Выраженной асимметрии лица и анизокории не наблюдалось, что уже обнадеживало. Головокружение и тошнота могли быть признаками обыкновенного сотрясения. Степень глубины и длительности потери сознания, коррелирующая со степенью тяжести травмы, также не давала оснований для неблагоприятных прогнозов. Оценка показателей жизненно важных функций более чем обнадеживала, и признаков, указывающих на наличие повреждений внутренних органов, тоже не было. Хотя все тело было покрыто синяками и ссадинами.
Как показало дальнейшее обследование, сотрясением мозга дело и ограничилось. Очаговая неврологическая симптоматика полностью отсутствовала. Что касается ретроградной амнезии – этот симптом был в числе классической триады при диагностике сотрясения, и особого беспокойства у Истомина не вызвал. Потеря памяти при травмах подобного рода – явление часто встречающееся и весьма кратковременное, длящееся от нескольких минут до нескольких часов. Обезболивающие и седативные средства, период спокойного сна, повторный осмотр – и можно уже не волноваться. Два-три дня стационарного наблюдения, после чего – выписка домой с наилучшими пожеланиями и стандартным больничным листом.
