— Мы все что-нибудь делаем, да?
Возбужденный и в то же время холодный взгляд его скользил по комнате, задерживаясь иногда на ужимках танцоров.
— С тех пор, как вы стали взрослым, вы уже не подходите для Восточного корпуса. А я, например, самый выдающийся преступник. Я подделал имя «большой шишки» на чеке и послал его в Сан-Франциско на уик- энд.
— А что сделал Том?
— Полагаю, что увел машину. Это было только первое преступление, говорил он, и его легко освободили бы как несовершеннолетнего. Но отец его не желал огласки и прислал Тома сюда. Вообще, я думаю, что Том был не в ладах со своим отцом.
— Да?
— Почему вы так интересуетесь Томом?
— Мне предложено найти его, Фред.
— И вернуть сюда?
— Сомневаюсь, чтобы его приняли.
— Счастливчик! — Бессознательно он придвинулся ко мне. Я почувствовал запах волос и грязного тела. — Я сбежал бы отсюда, если бы мне было куда пойти. Но «большая шишка» опять вернул бы меня под надзор. Кроме того, это сберегло бы ему деньги.
— А у Тома было куда пойти?
Он резко выпрямился и посмотрел мне прямо в глаза.
— Я не говорил этого.
— А я спрашиваю.
— Он не сказал бы мне, если бы и было.
— С кем в школе он был наиболее близок?
— Ни с кем. Он был так расстроен, когда его привезли, и что его оставили одного в комнате. Мы проговорили потом с ним всю ночь. Но он рассказал немного.
— Ничего о том, куда собирался идти?
— У него не было какого-нибудь плана. В субботу вечером он попытался поднять бунт, но остальные наши — желторотые птенцы... Тогда он сбежал. Казалось, он был ужасно расстроен и рассержен.
— Не был ли он эмоционально неуравновешен?
— А все мы? — Он сделал безумное лицо и постучал себя по виску пальцем.
— Это очень важно, Фред. Том слишком молод и к тому же, как ты сказал, возбужден. Его нет уже две ночи, и он мог попасть в серьезную передрягу.
— Хуже, чем эта?
— Ты понял, о чем я спрашиваю? Говорил ли Том, куда собирается пойти?
Мальчик не ответил.
— Все-таки я предполагаю, что он сказал тебе кое-что.
— Нет!
Но он не смог выдержать моего взгляда.
Вошел Патч и нарушил непринужденную атмосферу, царящую в комнате. Танцоры сделали вид, что борются, комиксы исчезли, словно пачки ворованных денег. Игроки в пинг-понг спрятали шарик. Патч был мужчиной средних лет с редкими волосами и выступающей челюстью. Двубортный рыжеватого оттенка габардиновый костюм морщился на его довольно полной фигуре. Лицо его было в морщинах от властной улыбки, не сходившей с маленьких чувственных губ. Пока он осматривал комнату, я заметил, что белки его глаз красноватого цвета. Он шагнул к проигрывателю и выключил его. В наступившей тишине голос Патча зазвучал вкрадчиво:
— Время ленча не для музыки, мальчики! Музыка после обеда, с семи до семи тридцати.
Он обратился к одному из игроков в пинг-понг:
— Запомни это, Диринг. Никакой музыки днем. Назначаю тебя ответственным.
— Да, сэр.
— А не играли ли вы в пинг-понг?
— Мы только шутили, сэр.
— Откуда вы взяли шарик? Ведь шары заперты в моем столе.
— Заперты, сэр.
— Где же вы взяли тот, которым играли?
— Не знаю, сэр. — Диринг мял в руках куртку. Это был застенчивый парень с резко выступающим вперед адамовым яблоком, похожим на спрятанный шарик от пинг-понга. — Я нашел его.
— Где? В моем столе?
— Нет, сэр. На земле.
С наигранной смиренностью мистер Патч направился к нему. В то время как он пересекал комнату, мальчики за его спиной строили рожи, толкались, размахивали руками и подпрыгивали. Один из танцоров сделал театральный жест, повалился на пол, застыв на мгновение в позе умирающего гладиатора, и затем вновь вскочил на ноги.
Патч медленно заговорил, страдальчески растягивая слова:
— Ты купил его, не так ли, Диринг? Ты ведь знаешь, что правила запрещают проносить собственные шары для пинг-понга, не правда ли? Ты — президент законодательной Ассамблеи Восточного корпуса — помогал составлять эти правила. Так?
— Да, сэр.
— Тогда дай мне его, Диринг.
Мальчик протянул Патчу шар. Тот положил его на пол — в это время мальчики позади него изобразили, как бы они ударили его ногой в зад, — и раздавил шар подошвой. И отдал сломанный шарик Дирингу.
— Прости меня, Диринг, но я вынужден подчиняться правилам точно так же, как и ты. — Он повернулся к остальным ребятам, лица которых мгновенно приняли выражение полной покорности, и мягко сказал: — Ну, друзья, что у нас на повестке дня?
— Думаю, я, — сказал я, поднимаясь с кушетки.
Я представился и спросил, не может ли он поговорить со мной наедине.
— Вероятно, — сказал он с тревожной улыбкой, словно я и впрямь был его преемником. — Пройдемте в мой кабинет. Диринг и Бронсон, я вас оставляю ответственными.
Кабинет представлял собой небольшую комнату без единого окна, отгороженную от общей спальни. Он закрыл за собой дверь и, вздохнув, сел.
— Вы хотите говорить о ком-нибудь из мальчиков?
— О Томе Хиллмане.
Это произвело на него неприятное впечатление.
— Вы представитель его отца?
— Нет. Доктор Спонти послал меня поговорить с вами. Я частный детектив.
— Так... — Он состроил недовольную гримасу. — Полагаю, Спонти, как обычно, обвиняет меня?
— Он сказал что-то о чрезмерной горячности.
— Какая ерунда! — Он стукнул кулаком по столу. Лицо его налилось кровью, а затем стало белым, как необработанная фотография. Только красноватые белки глаз сохранили свой цвет.
— Спонти не опустился до того, чтобы работать здесь, с этими животными. Я, и только я, следовательно, знаю, какое физическое воздействие необходимо. Я работаю с подростками двадцать лет.
— Возможно, вам следует уйти.
По его исказившемуся лицу было видно, что он с трудом сдерживает себя.
— О нет, я люблю эту работу, действительно люблю. Во всяком случае, это единственное, к чему я приспособлен. Я люблю мальчиков. И они любят меня.
— Это заметно.
Он не уловил иронии в моем голосе.
— Мы стали бы приятелями с Томом Хиллманом, если бы он остался. Но он сбежал. И знаете как? Украл
