Корытин приостановился, потом догнал хозяина.
- Ну, ты даешь... - восхищенно проговорил он. - 'Сельхозтехника', 'Агроснаб', 'Сельхозстрой' - все вместе.
- Сгодится... - добродушно помаргивая, сказал хозяин. - Дети строиться будут, внуки - все в дело пойдет.
- Откуда напер?
- Нет-нет... Ни грамма не воровал, - упреждая упреки, открестился Моргун. - Вот тебе крест святой. Лишь брошенное забирал. Ныне его по степи... В 'Октябре', в 'Пролетарии', в 'Комсомольце', - называл он окрестные, близкие и далекие, колхозы. - Все покидали. Ничего не нужно. Кошары, полевые станы, фермы. Раньше строили, теперь - не к рукам. Забирай под гребло.
- А техника? Автокран?
- Ныне черта можно за поллитру купить. Заводы свои подсобные хозяйства бросают. Не нужны. А эти фермеры-мелмеры... Кидаются очертя голову, а потом...
- Вот ты бы и шел в фермеры.
- Не с нашим умом, - отмахнулся Моргун. - Твой батя, еще попервах, правильно сказал: 'Не с вашим умом туда лезть. Живите как жили. Работайте - и все у вас будет'. Он это правильно говорил.
Все нужное, конечно, сыскали. И все сделали.
А во дворе, провожая гостей, радушная Моргуниха словно слышала и теперь повторяла мужние слова:
- Работаем и не жалимся... Я работаю, и он работает, сын, и дочь, и сноха - все работаем, трудимся. Такая наша жизнь. - Она провожала гостей не с пустыми руками: - Варенички тут, блинцы... Берите, берите. Куда вас ныне бог припутит, день долгий.
Проводили гостей за ворота: приземистый Моргун, крепкий еще мужик, с пузцом, словно кормленый паучок, хозяйка - на голову выше, опрятная приглядная баба, в чистом переднике, цветастом платке; она всегда была чистохолкой: на ферме ли, при коровах, и дома.
- С утра ездит, - сказала Моргуниха. - У свиней был и у нас, на ферме.
- Видно, по работе... - вслух подумал Моргун. - А может, отец просил поглядеть. На смертной доске, а об колхозе душа болит.
- А может, он в председатели, заместо отца?
- Нашла дурака, - хмыкнул Моргун. - Ни клят ни мят сидит.
- А мальчишка с ним, - усмехнулась Моргуниха. - Как со старым Корытиным. Может, и правда корытинский?
- Бог знает. В ногах у них не стояли. Да и не нашей голове об этом болеть. Ты ведь тоже на машину жалилась? - вспомнил он. - Чего?
- На малых оборотах глохнет.
Моргуниха ездила на работу на стареньком синем пикапе, удобная машина. Она и сейчас стояла здесь, у ворот, рядом с колесным трактором самого Моргуна.
- Погляди... А я побегу, молоко надо откинуть.
И сразу про гостей забыли, погружаясь в дела обыденные, свои.
А гости, отъехав, поминали хозяев.
- Напоролся... - похлопывая себя по округлившемуся животу, говорил мальчик. - Неделю можно не есть. Моргуны богато живут. Новые 'Жигули' купили. Да еще старые есть и мотоцикл 'Урал'. И Моргуниха на 'Москвиче' рулит. Хорошо живут...
Он говорил и потихоньку задремывал, голова клонилась на грудь. Апотом в сторону повело, и он ткнулся в руку Корытина, не доставая до плеча. Заснул.
Корытин смотрел на дорогу, чуял тепло мальчика, приникшего к нему, и думал: 'Может, и вправду - братишка, младший...' А потом вспомнился синий пикап, который поутру встретился, когда подъезжали к молочной ферме. Пикап ехал не пустой - пригруженный. А за рулем была Моргуниха.
Мальчик спал до самого хутора, разомлев. И на хуторе, едва разлепляя глаза, указал путь к своему дому. Корытин подвез его ко двору:
- Приехали. Просыпайся.
На гул мотора выглянула из двора мать мальчика и спросила:
- Наработался? Не проснется никак...
Мальчик зевал, жмурился.
- Ничего. Ваха быстро разбудит. Завтра, а может, и ныне приедет, заберет.
Мальчик вскинулся, глаза округлил, не понимая:
- Куда заберет?
- В пастухи. Некому, говорит, скотину пасть. У него много: гуляк, овечки, козы. Да свиней развел...
Корытин вышел из машины, спросил:
- Это у которого были?
- Он... - кивнул головой мальчик.
А мать его, словно оправдываясь, стала говорить:
- Чем гайды бить у конторы, пусть попасет. Ваха наличными обещал деньгами. Хоть обувку с одежкой к школе купить. От колхоза не дождешься. - Она была еще не старой, но траченной вином и жизнью. Она перед Корытиным или перед белым светом оправдывалась: - Сказали бы - не работаю, а ведь стараюсь, никто не укорит, телята у меня сроду хорошие. Пишут в конторе по триста да по четыреста тысяч. А где они, эти тысячи? На хлеб не выпросишь. А нас трое... - Она вздохнула, погладила сына по голове, спросила: - Попасешь?.. Ваха, он добрый. Наличными, сказал, заплатит, по сто тысяч.
- Пацаны его задавучие, - опустил голову мальчик. - Крутяки.
- Чего тебе пацаны... В степи будешь пасти.
- Ты не знаешь... - жалобно проговорил мальчик, в глазах его плеснулся нешуточный страх. - Они - наглые, их все боятся... Они...
- Ну, не съедят тебя... - отмахнулась мать и предложила гостю: - Окрошкой вас накормлю. С квасом. Похлебайте холодненького.
- Спасибо. Лишь откушали.
- Мы у Моргунов ныне обедали, - похвастал мальчик. - Утятина, вареники, блинцы с каймаком... От пуза.
- Моргуны... Не нам чета.
- А я тебе говорю: иди в доярки, я сам буду молоко возить, на велике. А зимой - на санках. Я флягу запросто упру. Вот и заживем...
- Мели, Емеля... - остановила его мать. - Болтаешь языком. - И у Корытина спросила: - Отец-то как?
- Хорошего мало.
Женщина опустила глаза.
- Хоть квасу попейте. Свежий квас. В погребе стоит. Ваня, достань кваску. Заходите...
Корытин вошел во двор. Почудилось ему в голосе собеседницы не праздное любопытство, но сердечная боль об отце. Наверное, все же не зря шли по хутору поголоски о старом Корытине, об этой женщине, о сыне ее.
Подворье было обычным, с аккуратными грядами сизого лука да кружевной моркови, высокой картофельной ботвой. Возле дома - навес; под ним - стол и скамейки. Все прибрано.
Ваня принес из погреба четверть с квасом. Женщина обтерла кружки чистым полотенцем, налила питье и снова спросила:
- Значит, плохой, не поднимется?
Корытин в ответ лишь вздохнул.
- Господи, господи... - проговорила женщина. - Как жили... - Она была еще не старой, со следами былой миловидности. - Как жили при нем... Горя не знали. Хату колхоз построил. Детсадик бесплатно, в школе тоже бесплатно кормили. Правда что - коммунизм. Лишь не знали про это. А ныне... Скоро и работы лишимся.
