логично следовавшие друг за другом шорохи, может быть, бульканье крови? Что еще?
— Ну бред, — сказала Лена.
— Не нашли ничего, перекопали весь двор мне, — виновато моргая, сказала бабка.
Лена тем временем посмотрела в сумке и стала наводить там порядок.
— Мы твово не трогали, — сказала баба Люба. — Милиция обещалась завтра приехать, у них взрыв на сорок пятом километре, уехали на мотоцикле.
Тем временем зашумел чайник, Лена опять позвала бабу Любу поесть бутербродов и пряников, и за ужином бабушка сказала, что Раиса снимает у нее хламовницу уже третий год и хочет, чтобы дом записать на нее. — «А у меня племенница во Владимире, — часто моргая, бормотала бабка — Я на нее дом записала. А вон Васильевна записала дарственную на своего сына, а сын помер, а невестка заселилась, а Васильевну гонит, это не твой дом, а это мой дом».
— Ты езжай отседа, — шептала бабушка, — парни грозятся тебя избить.
— Какие еще парни? — бодро спросила Лена.
— Да соседские, — говорила баба Люба, глядя на Лену непонятным взглядом, вытаращившись то ли от страха, то ли от жгучего любопытства.
«Как на костер меня провожает, — вдруг подумала Лена. — На казнь. А вот фигу вам!»
— А где топор у тебя, баб Люб?
— А в сенях под лавкой, — слегка подавившись, ответила старушка. Лена сбегала в сени, нашла топор прямо против захлопнутой Раисиной двери (там что-то шелохнулось, за дверью) и положила его на диван около себя.
Еще долго смеркалось, наконец наступила какая-то сравнительная темнота. Бабка охала за печью, повторяя «Господи твоя воля».
«Одна заря сменить другую спешит…» машинально повторяла про себя Лена, чутко прислушиваясь к тому, что происходит на улице. Сердце ее колотилось.
На улице тихо гудели какие-то голоса, молодежь явно стояла кучкой. Потом гул голосов стал явственней и наконец кто-то подошел под окна и сказал:
— Пусть она выйдет, теть Люб!
— Да, — подхватил другой, — поговорить надо.
Глухо засмеялись. Грянули по оконной раме чем-то, палкой, что ли.
Бабка, чуть не плача, сказала:
— Разобьют окно-то! Сходи выйди к ним. Ничего тебе не будет. Мне окно разобьют.
Лена, в ночной рубашке, подошла к окну, отвернула занавеску и посмотрела вниз. Темная кучка сбилась тесней.
— Выходи, — пригнувшись, сказал кто-то.
Вспыхнула зажигалка, кто-то второпях прикурил.
Осветилось зажмуренное лицо с вытянутыми, как у обезьяны, губами.
— У меня топор! — крикнула, подняв топор поближе к стеклу, Лена. — То-пор!
Отойдя от окна, Лена сказала бабке:
— Убью первого же, кто сунется.
Еще раз сильно стукнули в раму. Из сеней раздался голос Раисы:
— Открой, теть Люб!
И она стала бить кулаком в обитую холстиной дверь.
Бабка закричала:
— Зачем я тебя только пустила! Разобьют на хер окно! Иди отседа! У ней топор! У ней топор! Глянь под лавку!
— Бабушка, не открывай, ради бога, — сказала Лена. — Завтра я заявлю в милицию на нее.
— Уйди ты Христа ради, навязалась на мою голову, — неизвестно кому бормотала старушка.
Только под утро прекратились эти крики и стук в дверь и в окно.
Измученная Лена уснула и тут же проснулась, бабка грянула дверью в сени, вышла. Был уже белый день.
Лена собрала свою сумку, оставила бабке на столе деньги, подумала и оставила ей свои бутерброды. Было жалко старуху, которая живет между двух огней — боевая Раиса и наследница, племянница во Владимире.
Трудно было опять идти по деревне воскресным утром. Почему-то у всех домов стояли люди и переговаривались, как во время ареста крупного преступника, подумала Лена. Она старалась идти обычным шагом, а люди смотрели на нее все теми же выпученными глазами, и какая-то женщина сказала ей вслед:
— Топором машет! Наших ребят зарубить хотела!
Лена шла, подняв голову, и вдруг поймала себя на том, что улыбается, как преступница — но ничего не могла с собой поделать, лицо растянулось как у пластиковой куклы.
