появлялся. Чарлз всем говорил, что Мортон неадекватен, но только для того, чтобы отвадить любопытных. До того дня как мама убила отца, ничего такого и в помине не было. Да, психиатрия, но совсем иного рода. Но знаете, мы обожали Мортона. Он никогда не злился на нас с Чарлзом — только на маму и посторонних.
— Вас удивила его внезапная смерть?
— Скорее ошеломила. До тех пор я считала худшим в своей жизни 1939 год. Я готовилась к занятиям, читала, и вдруг серая стена упала передо мной — бам! И я ослепла навсегда. После визита ко врачу меня посадили в поезд и увезли в Кливленд. Как только я приехала в школу для слепых, Чарлз сообщил о смерти Мортона. Сказал, что он просто взял и умер! — Она вздрогнула.
— Вы, по-моему, подозревали, что ваша мать была психически неуравновешенной, еще до января 1930 года, но она хорошо скрывала это. Что же случилось в конце 1941 года, что спровоцировало сумасшествие?
Лицо Клэр исказилось.
— Чарлз объявил, что женится. Ему было двадцать лет, он стоял на пороге совершеннолетия. Учился в Чаббе, готовился на медицинский факультет. Там на танцах он познакомился с девушкой, студенткой Смита, и влюбился с первого взгляда. Мама могла помешать ему лишь одним способом — сорвавшись с цепи. И она впала в дикое, неистовое бешенство. Девушка сбежала. Я приехала домой, чтобы ухаживать за мамой, — это продолжалось почти двадцать два года. Но ради Чарлза я была готова и не на такое. Не подумайте, что я рабски подчинялась маме — я научилась управлять ею. Но пока она была жива, мы с Чарлзом не могли дать волю своим пристрастиям к хорошей еде, вину, музыке. Строго между нами, капитан: вы и мама погубили мою жизнь. Три года Чарлз был моим — вот и все, что я могу вспомнить. Три драгоценных года…
Заинтригованный, Кармайн задумался: неужели Дэнни Марчиано был прав и здесь на самом деле инцест?
— Вы, похоже, ненавидели свою мать, — заметил он.
— Я знать ее не желала! Не желала, и все! Можете себе представить, — вдруг яростно выпалила она, — что Чарлз с тринадцати до восемнадцати лет жил в чулане под лестницей? — Ярость улетучилась внезапно, глаза испуганно блеснули, руки взметнулись, как будто хотели остановить язык. — О нет, я не собиралась этого говорить. Просто так получилось. Само собой!
— Лучше высказаться, чем держать все в себе, — отозвался Кармайн. — Продолжайте, что уж теперь.
— Спустя много лет Чарлз признался, что однажды она застала его, когда он мастурбировал. И взбесилась. Она визжала, орала, плевалась, махала кулаками и щипалась — он никогда не посмел бы поднять на нее руку. Я всегда давала сдачи, но Чарлз дрожал перед ней, как кролик перед коброй. Больше она не сказала ему ни слова, и этим разбила ему сердце. Чарлз возвращался из школы или от Боба Смита и шел прямиком в свой чулан — большой, с лампочкой внутри. О, мама обо всем позаботилась! На полу лежал матрас, стоял жесткий стул, столом служила полка. Мама приносила ему еду на подносе, спустя какое-то время забирала посуду. И большую, и малую нужду он справлял в ведро, которое опорожнял и мыл каждое утро. Пока я не уехала в Кливленд, в мои обязанности входило приносить Чарлзу еду, но заговаривать с ним было запрещено.
Кармайн невольно ахнул.
— Но это же нелепо! — воскликнул он. — Чарлз учился в отличной школе, у него были наставники, друзья. Достаточно было кому-нибудь обо всем рассказать, и меры были бы приняты немедленно.
— Чарлз не любил жаловаться. — Клэр вскинула голову. — Он обожал маму и во всем винил папу. От него требовалось только одно — перестать подчиняться маме, бросить ей вызов, но он не смог. Чулан стал наказанием Чарлза за тайный грех, и он предпочел нести это наказание. Когда ему исполнилось восемнадцать, мама выпустила его, но по-прежнему не разговаривала с сыном. — Она пожала плечами. — Таков был Чарлз. Может быть, теперь вы поймете, почему я до сих пор не верю в то, что он способен на ужасные преступления. Чарлз просто не мог никого замучить или изнасиловать, он был слишком пассивным.
Кармайн выпрямился, сжимая и разжимая онемевшие пальцы, которыми он крепко цеплялся за перила.
— Честное слово, у меня нет ни малейшего желания причинять вам лишнее горе, мисс Понсонби, но поверьте мне: Коннектикутским Монстром был Чарлз. В противном случае майор Минор не стал бы финансировать вашу новую жизнь в Аризоне или Нью-Мексико. — Он направился к крыльцу. — Мне пора. Нет, не вставайте. Спасибо вам за все. У меня наконец-то сложилась общая картина всей трагедии вашей семьи. Значит, их звали Луиза и Эмма Катон? Отлично. Я знаю, где они похоронены. Теперь я установлю на могиле памятник. Придерживалась ли миссис Катон какой-нибудь веры?
— Снова речь закоренелого полицейского, капитан. Конечно — она была католичкой. Полагаю, мне следовало бы пожертвовать деньги на памятник, ведь Эмма приходилась мне сводной сестрой, но уверена, вы поймете меня, если я ничего подобного не сделаю. Arrivederci.[7]
Глава 33
Капитан Кармайн Дельмонико давно ушел, а Клэр Понсонби все сидела на веранде.
Ее взгляд скользил по деревьям, окружающим дом, — она вспоминала, как Мортон проводил здесь долгие, не заполненные школьными уроками дни. Он рыл подземный ход, зная, что когда-нибудь тот ему пригодится. Его тело приобрело жилистую худобу человека, занимающегося физическим трудом. О, как любил его Чарлз! Даже сильнее, чем маму. Научил его читать и писать, помог обрести широкий кругозор. Чарлз, который понимал неотвратимую целостность братства. Он делился книгами, отважно пытался взять на себя часть работы. Но Чарлз боялся подземного хода — настолько, что не мог подолгу оставаться там. А Мортон чувствовал себя живым только под землей, когда рыл, долбил, вгрызался, вытаскивал землю и камни, которые Чарлз рассыпал среди деревьев.
Так возникла общая цель — «Комната Катон», рай для хирурга на высоте трехсот метров. А Мортон знал, что «Комната Катон» — продолжение туннеля, место, где расцветает страсть под молчаливой тяжестью земли. Мортон, Мортон, свет-тьма. Слепой червяк, незрячий крот во мраке, землекоп с волшебной кнопкой в мозгу, с помощью которой можно включать и отключать зрение. Свет-тьма, свет-тьма, свет-тьма. И раз, и два, свет-тьма.
«Дайте-ка вспомнить… Вон под тем дубом мы зарыли итальянца из Чикаго — после того как он выложил плиткой пол. А тот клен высасывает соки из пухлых останков водопроводчика, которого мы наняли в Сан-Франциско. Плотник из Дулута гниет под вязом — должно быть, последним здоровым вязом в Коннектикуте. Не помню, где мы закопали остальных, но это и не важно. Алчность — превосходный слуга! Тайная работа, оплата наличными, все счастливы. Никто не улыбался счастливее, чем Чарлз, отслюнивая купюры. Никто не улыбался счастливее меня, когда после взмаха кувалдой купюры возвращались в мой карман. Не было в мире никого счастливее нас двоих, изучавших отверстия, каналы, трубы, полости.
Деньги мы могли бы и не отбирать. То, что мы потратили на «Комнату Катон» после бесконечных лет ожидания маминой смерти, — жалкие гроши по сравнению с суммой, которую в январе 1930 года мама привезла с вокзала в двух маленьких элегантных дорожных сундуках. Чтобы папа потерял все свое состояние, когда рухнула биржа? Да ни за что. Он обратил свои вложения в наличные задолго до кризиса. Маленький банковский сейф, дверь которого потом так пригодилась нам, он установил у себя в винном погребе, туда и сложил деньги, пока нанятый им сыщик искал миссис Катон. Спасибо, дорогой капитан Дельмонико, за восполненные пробелы! Теперь я знаю, почему отец опустошил сейф, сложил его содержимое в два дорожных сундука, погрузил их в машину и отправился на вокзал.
Убив отца, мама перенесла сундуки в свою машину, а мы заглянули в них и поспешили украсть, пока
