так, как в Хартфорде, и это причиняло боль. Какими беседами они услаждались! Как ей его не хватало, когда она отбыла навстречу своим приключениям! И как она обрадовалась, увидев его лицо, когда ее испытаниям пришел конец! Но он отступил назад в сумрак, вероятно, чувствуя, что теперь, когда она воссоединилась со своими близкими, он ей больше не нужен.
Но ведь нужен! — крикнула она самой себе. Я хочу, чтобы мой друг вернулся, мне необходим мой друг в моей жизни, а когда я перееду ближе к Шеффилду, то видеть его буду, только приезжая в Пемберли, когда он там, а это бывает редко. Только летом вместе с другими гостями. В этом году он задержался из-за меня, но не по личному порыву, а просто чтобы помочь своим друзьям Фицу и Элизабет. Теперь он говорит о том, чтобы вернуться в Лондон. А как же иначе? Лондон — его дом. Пока я жила в Хартфорде, он был близко. Север означает длинное и тяжкое путешествие из Лондона, пусть даже в собственной карете. Я больше никогда его не увижу! Какую жуткую пустоту эта мысль порождает во мне! Будто потеря Лидии, но только много тягостнее. Она была важна для меня по требованию долга. Я не восхищалась ею, не считала хорошей женщиной. А смерть мамы была, как освобождение из капкана. Я даже не заметила утрату папы, который относился ко мне с презрением. Ах, но я буду оплакивать Ангуса! А ведь он даже не умер, а просто исчез из моей жизни. Как это ужасно!
Она проплакала весь дальнейший путь до дома.
Да, действительно, пемберлийское общество рассеялось. Фиц и Элизабет решили, что проводят Чарли в Оксфорд, а оттуда поедут прямо в Лондон. Фиц — чтобы заседать в парламенте, Элизабет — чтобы подготовить Дарси-Хаус к приходу весны, когда Джорджи начнет выезжать в свет. Ангус поехал с ними, а вот пригласить Мэри никому в голову не пришло. С Джорджи и Китти в карете Элизабет не будет одна. До чего странно, думала Элизабет, не ощущать теперь темное присутствие Неда Скиннера где-то близко, но невидимого! Он оберегал меня, а я и не знала.
Приюты уже строились, но пригодными для обитания должны были стать только на исходе весны, и, признала Мэри, предстояло еще много решений, принять которые может только кто-то из Основателей. Ее дни в Пемберли не будут праздными.
И вот в начале сентября она пожелала им доброго пути в Оксфорд и Лондон, затем, чураясь безделия, вызвала мисс Юстасию Скримптон проветриться в Пемберли, чтобы обсудить кандидатуры старших служащих для приютов.
Натурально, мисс Скримптон не замедлила приехать, и они расположились обсудить, какие качества требуются, чтобы занять столь соблазнительные вакансии.
— У вас будет выбор из наилучших, дорогая мисс Беннет, — сказала мисс Скримптон, — принимая во внимание столь щедрые жалованья. Для старших слуг мы назовем вознаграждение «жалованьем» — это придает им ощущение важности. «Плата» — для низших.
К тому времени, когда мисс Скримптон неделю спустя отбыла в Йорк, все было готово для объявлений в лучших газетах.
Мэри устремилась к Мэтью Споттисвуду, у которого также нашлись недурные идеи, некоторые из них подсказанные строителями.
— Камины под каменный уголь, камины в дортуарах, горячая вода для омовений, — сказала Мэри категорически.
— Тогда приют Детей Иисуса будет много уютней Итона или Хэрроу, — сказал Мэтью с улыбкой.
— Несомненно, избалованным сыновьям сильных мира сего полезно постучать зубами от холода, — взъерошилась Мэри, — но наши дети уже отстучат свое, когда попадут к нам.
— Конечно, конечно! — торопливо сказал Мэтью; до чего же она вспыльчива!
Отбор реальных детей оказался поистине тяжкой задачей, поскольку только сорок семь из двухсот были уже, так сказать, зачислены. Сто пятьдесят три ребенка были лишь несколькими песчинками в песчаных кучах колоссальной бедности и беспризорности. Помимо очевидного условия — отсутствия родителей, — удачливый ребенок не мог находиться под опекой прихода. Столь важная персона, как сам епископ Лондонский, написал Мэри, сообщая ей фамилии двух джентльменов, искушенных в подобных делах.
Ну а теперь что делать? Такой вопрос задала себе Мэри, когда наступил декабрь, и замаячило Рождество. Лиззи прислала ей прямо-таки фургон коробок и шляпных картонок, все полные одежды для нее. Одежда! Какое возмутительное швыряние денег на ветер! Так думала Мэри, с отвращением открывая коробку за коробкой и глядя на платья из наилучшего батиста и муслина, изумительно мягких шерстяных тканей, шелков, тафты, атласа и кружев. Вечерние туалеты! А, так вот почему пропали ее любимые туфли! Лиззи украла их, как образчик для сапожника! Ах, какая пустая трата денег! Чем плох черный цвет, даже если она прекратила траур? Лиззи постановила, что они не будут носить траур ни по Лидии, ни по Неду.
И все-таки какое прелестное платье из сиреневого батиста, расшитое цветочными бутонами разных радужных оттенков. И пара сиреневых туфель, явно предназначенных для него. Шелковые чулки! Шелковое белье! Однако, если она не станет носить эти вещи, Лиззи они не подойдут; Лиззи ведь почти на голову ниже нее и куда более пышная в груди. Ну, и ступни у нее много меньше. Не бросать же их на ветер, сказала себе Мэри на следующее утро, надевая сиреневое платье и всовывая в туфли обтянутые шелком ступни. Лиззи назначила ей горничную, симпатичную девочку по имени Берта, а у Берты оказался куаферский талант. Мэри, разумеется, отказалась от модного подрезания волос вокруг лица для завивки их в обрамляющие локоны, и Берта собрала воедино всю медно-золотую массу и взгромоздила ее Мэри на макушку, но не стягивая волосы в пучок, так что они выглядели такими же густыми и волнистыми, какими были на самом деле.
— Во всяком случае, деточка, — сказала Мэри ворчливо, избегая смотреть на себя в зеркале, — когда ты причесываешь мне волосы, я не ощущаю шпилек и гребенок.
Потребовалось все ее мужество, чтобы выйти из спальни к завтраку, но те, с кем она встречалась по пути в столовую, одаривали ее ошеломленными улыбками, какие она не могла истолковать ни как снисходительные, ни как насмешливые.
Аппетит ее все еще оставался завидным, хотя, едва она обрела свой прежний вес, так, словно бы перестала полнеть. Разумеется, благодаря тому, что она — личность деятельная, энергичная и предпочитает ходить пешком даже на далекие расстояния; ездить верхом ей не нравилось, ведь в Лонгборне ей ни разу не довелось сесть на лошадь. Нелли — их единственный боевой скакун — была пахотной кобылой, с таким широким крупом, что упасть с нее было затруднительно, и слишком медлительной, чтобы ввергнуть в панику. Но стоило Мэри увидеть Лиззи или Джорджи на одном из породистых обитателей конюшен Фица, как ее сердце взметывалось ей в горло.
Настоящая зима еще не вступила в свои права. С ее приходом, догадывалась Мэри, Пемберли обретал сходство с улиткой, укрывшейся в своей раковине. Лучше ходить на прогулки, пока еще можно.
Шелковое белье оказалось изумительно приятным, а мягкая кожа туфель была, несомненно, и очень прочной. Они не терли ей ни пальцы, ни пятки. Ступни у нее были такие длинные и узкие, что купленные в лавках башмаки или сапоги всегда натирали пузыри. Да, богатство имеет свои компенсации, решила она, окутывая плечи сиреневой шалью из тяжелого шелка. Покинув дом, она направилась в лес через маленький каменный мост, столь искусно построенный, что, казалось, его возвели еще римляне.
По-прежнему не ощущая пузырей, она свернула с дорожки на свою любимую поляну, которую весной, по словам Лиззи, цветущие нарциссы превращали в колышащееся желтое море, потому что она была открыта солнцу. Пора и отдохнуть; Мэри села на мшистый камень у края большой прогалины, с восхищением оглядываясь по сторонам. Белки, лихорадочно разыскивающие два-три последних ореха, лиса в кустах, зимние птицы…
И вновь нахлынуло ее тайное горе, единственное, что омрачало ее полное полезных дел существование: ей не хватало Ангуса, ах, если бы он был здесь! Всецело ее теперь, когда остальные уехали. Так много сказать ему! Как она нуждается в его советах! Ведь он так разумен! Гораздо разумнее ее.
— Ах, Ангус, как бы я хотела, чтобы ты был тут! — сказала она вслух.
— Замечательно, — ответил он.
Она ахнула, вскочила с камня, вихрем обернулась, вытаращила глаза.
— Ангус!
— Угу, это мое имя.
