только почудилось, но именно это сделало его врагом Суллы.
— Мне очень жаль, Марк Эмилий.
Ну скажи хоть что-нибудь, Сулла! Сними тяжесть с души старого олуха! Не вынуждай его сидеть перед тобой униженным! Вспомни наущения Аврелии! Однако ему на ум не приходило ни единого спасительного словечка. Слова медленно выпекались у него в мозгу, однако язык как будто окаменел.
— Было бы лучше для всех, если бы ты покинул Рим. Удались на время, скажем, в Испанию, — снова заставил себя заговорить Скавр. — Я слышал, что Луцию Корнелию Долабелле требуется помощь опытного человека.
Сулла замигал в деланном изумлении.
— Неужто? Вот не предполагал, что дело приняло столь серьезный оборот! Однако, Марк Эмилий, для меня сейчас невозможно сорваться с места и упорхнуть в Дальнюю Испанию. Я уже девять лет заседаю в Сенате; настало время выдвинуть свою кандидатуру на должность претора.
Скавр судорожно проглотил слюну, но заставил себя продолжить учтивую беседу.
— Не в этом году, Луций Корнелий, — ласково произнес он. — На следующий год, годом позже… Но сейчас тебе следует покинуть Рим.
— Марк Эмилий, я не совершил ничего дурного!
— Нет, совершил, Сулла! Дурно уже то, что ты топчешь ногами римскую почву!
— Я уже на три года превысил возраст для избрания претором, мое время истекает. Я буду баллотироваться в этом году, а это означает, что мне надлежит оставаться в Риме.
— Прошу тебя пересмотреть это решение, — произнес Скавр, вставая.
— Не могу, Марк Эмилий.
— Если ты выдвинешь свою кандидатуру, Луций Корнелий, то, поверь, тебя будет ждать неудача. Как и на будущий год, годом позже и так далее, — предостерег Скавр, не повышая голоса. — Это я тебе обещаю. Запомни! Лучше покинь Рим.
— Повторяю, Марк Эмилий: я скорблю о происшедшем. Но я просто обязан остаться в Риме и добиваться избрания претором, — молвил Сулла.
Вот как обернулось дело. Оскорбленный в своих auctoritas и dignitas, принцепс Сената Марк Эмилий Скавр обладал достаточным влиянием, чтобы воспрепятствовать избранию Суллы. В списке фигурировали другие, гораздо более мелкие людишки: ничтожества, посредственности, дурачье. Что не помешало им стать преторами.
Публий Рутилий Руф узнал о сути дела от Аврелии, своей племянницы. Он, в свою очередь, пересказал историю Гаю Марию. То, что принцепс Сената Скавр воспрепятствовал избранию Суллы претором, ни для кого не было секретом; и тем не менее о причинах догадывались немногие. Некоторые утверждали, что виной всему было увлечение Далматики Суллой, однако после жарких дебатов общее мнение свелось к тому, что подобное объяснение слишком поверхностно. Сам Скавр представлял дело так, будто он дал ей достаточно времени, чтобы она самостоятельно осознала ошибочность своего поведения, а потом выяснил с ней отношения (по его словам, обходительно, но с должной твердостью), из чего опять же не делал тайны ни от своих друзей, ни на Форуме.
— Бедняжка, это должно было случиться, — сочувственно делился он с каким-нибудь сенатором, убедившись, что его слышат и другие, прохаживающиеся неподалеку. — Я, правда, надеялся, что она выберет кого-то другого, а не беспомощную креатуру Гая Мария, но, увы… Впрочем, готов признать: внешне он довольно привлекателен.
Цель была достигнута мастерски: знатоки политики на Форуме и члены Сената решили, что истинная причина неприятия Скавром кандидатуры Суллы заключается в известной всем и каждому связи между Суллой и Гаем Марием. Ведь Гай Марий избирался консулом шесть раз — беспрецедентный случай! — и карьера его была уже на изломе. Его лучшие дни остались в прошлом, и он уже не мог заручиться достаточным количеством голосов, чтобы быть избранным в цензоры. Это означало, что Гай Марий, заслуживший прозвище Третьего основателя Рима, так никогда и не достигнет величия наиболее знаменитых консуляров, которые затем все без исключения становились цензорами. В раскладе римской власти Гай Марий представлял собой битую карту, скорее любопытный экспонат, нежели реальную угрозу, человека, которого может превозносить разве что третий класс.
Рутилий Руф налил себе еще вина.
— Ты действительно намереваешься отправиться в Пессинунт? — спросил он Мария.
— Почему бы и нет?
— Как — почему? Я бы еще понял, если бы речь шла о Дельфах, Олимпии, даже Додоне. Но Пессинунт? Это же в глубине Анатолии, во Фригии! Самая заброшенная, самая суеверная и неудобная дыра на свете! Ни капли благородного вина, ни одной пристойной дороги — одни тропы для вьючных ослов! Сплошь грубые пастухи, галатийские дикари! Ну, Гай Марий! Уж не Баттака ли ты собрался лицезреть — в его расшитой золотом мантии и с драгоценными камнями в бороде? Так вызови его опять в Рим! Уверен, он будет только рад возможности продолжить знакомство с нашими матронами — некоторые из них до сих пор безутешно оплакивают его отъезд.
Марий и Сулла начали смеяться задолго до того, как Рутилий Руф закончил свою пламенную речь; напряженная обстановка, в какой до этого проходил вечер, неожиданно рассеялась, и они снова почувствовали себя вполне свободно в обществе друг друга.
— Ты хочешь взглянуть на царя Митридата, — произнес Сулла, и это был не вопрос, а утверждение.
У обоих его собеседников взлетели вверх брови.
Марий хмыкнул:
— Что за невероятное предположение? Откуда у тебя такая мысль, Луций Корнелий?
— Просто я хорошо тебя знаю, Гай Марий. Для тебя не существует ничего святого. Единственный обет, который я когда-либо от тебя слышал, заключался в обещании легионерам организовать им порку задниц; военные трибуны слышали от тебя то же самое. Может существовать всего одна причина, по которой тебе понадобилось тащиться в анатолийскую глушь, невзирая на ожирение и дряхлость: тебе приспичило взглянуть собственными глазами на то, что происходит в Каппадокии, и выяснить, насколько в этом замешан царь Митридат.
Говоря это, Сулла улыбался такой счастливой улыбкой, какая не озаряла его лик уже многие месяцы.
Марий в изумлении повернулся к Рутилию Руфу:
— Надеюсь, я не для каждого так открыт, как для Луция Корнелия!
Пришел черед Рутилия Руфа расплыться в улыбке.
— Сомневаюсь, чтобы кто-то еще мог разгадать даже часть твоих намерений. А я-то поверил тебе, старый безбожник!
Голова Мария помимо его воли (во всяком случае, такое впечатление создалось у Рутилия Руфа) повернулась в сторону Суллы, и они снова принялись обсуждать вопросы высокой стратегии.
— Беда в том, что наши источники информации крайне ненадежны, — с жаром принялся объяснять Марий. — Ну скажи, кто из стоящих людей бывал в тех краях за последние годы? Выскочки, мечтающие стать преторами, среди которых я никому не доверил бы написать подробный доклад. Что мы, собственно, знаем?
— Очень мало, — ответил ему увлекшийся Сулла. — С запада в Галатию несколько раз вторгался царь Вифинии Никомед, с востока — Митридат. Несколько лет назад старикан Никомед женился на матери малолетнего царя Каппадокии — по-моему, она состояла при сыне регентшей. Благодаря женитьбе Никомед стал именоваться царем Каппадокии.
— Стал-то он стал, — подхватил Марий, — но, полагаю, счел весьма неудачным поворотом событий то обстоятельство, что Митридат приказал убить ее и посадить на трон мальчишку. — Он тихонько засмеялся. — Царя Каппадокии Никомеда более не существует! Просто не понимаю, как он мог вообразить, будто Митридат позволит ему довольствоваться победой, при том, что убитая царица приходилась Митридату сестрой!
— Ее сын правит страной до сих пор, именуясь — о, у них такие чудные имена! — кажется,
