они скоро отменят свое решение. Вот я и подумал, не воспользоваться ли нам моментом?
Сафия сильно побледнела; он заметил, что она дрожит. Саид вышел из комнаты, ощущая на губах жгучую горечь слез. С этого мгновения имя Халдуна непрестанно звенело у него в ушах, как двадцать лет назад в толпе, стекавшейся к плачущим водам порта. Вероятно, то же самое происходило с Сафией. Но по пути в Хайфу они говорили о чем угодно, только не о Халдуне. Замолчали они лишь у дома Галима, глядя на дорогу, до боли знакомую, сросшуюся с ними, как мясо с костями.
Как и двадцать лет назад, он снизил скорость, подъезжая к повороту, за которым начинался крутой подъем. Повернул и по узкой дороге осторожно повел машину в гору. На трех кипарисах, нависших над мостовой, выросли новые ветви, ему захотелось остановиться на минутку, чтобы прочесть имена, когда-то вырезанные на стволах, вспомнить их одно за другим — но он не сделал этого.
Проезжая мимо одного из домов, Саид заметил кого-то из семьи Хури… Ну да, это их большой дом на южном конце улицы Стэнтона, недалеко от улицы Халула, где арабы сражались до последней пули, а может быть, и до последнего человека. Мимо этого дома его пронесло тогда в тисках толпы. Именно здесь он вспомнил вдруг о Халдуне. Сердце его забилось, как двадцать лет назад, он почти слышал его удары.
И вдруг он увидел дом, где они жили и который он помнил все эти годы. Сейчас перед ним откроются фасад, балконы, выкрашенные в желтый цвет… На мгновение он представил, как молодая Сафия с длинной косой выходит на балкон, смотрит на него… Теперь на балконе торчали палки с натянутой веревкой, на которой болталось белое и красное тряпье… Сафия разрыдалась. Саид круто повернул руль вправо и, въехав на невысокий тротуар, остановился на том месте, что и двадцать лет назад.
Выключая мотор, Саид С. заколебался было на мгновение, но тут же понял, что нерешительность приведет к возвращению, столь же внезапному, как их приезд сюда. Он отогнал прочь сомнения, постарался скрыть их от жены и от себя самого. Да, двадцать лет — словно спрессованные, не толще папиросной бумаги! Саид вышел из машины, сильно хлопнув дверью. Подтянул ремень, спокойно взглянул на балкон. Только звон ключей в его руке выдавал внутреннюю дрожь.
Жена обошла машину и стала рядом с ним. Но ей не хватало его опыта, умения владеть собой. Он взял ее за руку. Перейдя улицу, они вошли в зеленые железные ворота, поднялись по лестнице, не позволяя себе замечать мелочи, эти мучительные мелочи: звонок, серебряную задвижку на дверях, карандашные каракули на стене, электрический счетчик, четвертую ступеньку, сломанную посредине, мягкие поручни, на лестничной площадке — скамейку под окном с металлической крестообразной решеткой… Вот и первый этаж, где жил Махджуб ас-Саади, дверь у него всегда была распахнута, дети вечно играли перед домом, наполняя лестницу криками… И наконец — перед ними недавно покрашенная, плотно закрытая, хорошо знакомая деревянная дверь.
Он протянул руку к кнопке звонка, шепнув Сафии:
— Поменяли звонок. — И после паузы добавил: — И фамилию, конечно…
Стараясь вызвать у жены улыбку, Саид сжал ее руку и почувствовал, как она дрожит. За дверью послышалось медленное шарканье ног. «Наверно, старик», — отметил про себя Саид. Замок щелкнул непривычно, и дверь медленно открылась.
«Да это женщина!» Саид не знал, произнес ли он это или только подумал, но вздохнул он с облегчением. Он продолжал стоять на том же месте, не зная, что говорить, мысленно кляня себя за растерянность, за отсутствие заготовленных для начала фраз — ведь он ждал этого момента, знал, что так будет. Он переступил с ноги на ногу и взглянул на Сафию, как бы прося о помощи. Мать Халида сделала шаг вперед:
— Можно войти?
Невысокая, полноватая старуха, одетая в синее в белый горошек платье, не поняла ее. Саид перевел на английский. Старуха улыбнулась, распахнула шире дверь и повела их в гостиную. Саид с Сафией шли рядом неуверенным шагом. Немного оправившись, они стали различать предметы. Саид заметил, что прихожая как бы уменьшилась, в квартире было сыро. Увидел многие вещи, которые считал своими и которые никто другой не то что трогать, даже видеть не смел — «святая святых».
Хорошо знакомая фотография Иерусалима висела на прежнем месте. На противоположной стене — тот же дамасский коврик.
Саид осматривался, открывая знакомый мир постепенно или сразу, как человек, пришедший в себя после длительного обморока. Войдя в гостиную, они увидели пять диванов, два из них стояли здесь всегда. Три других были новыми, некрасивыми, не подходящими к остальной мебели. Посредине, слегка поблекший, стоял тот же стол, инкрустированный перламутром. Стеклянная ваза на нем была заменена деревянной, но в ней по-прежнему красовались павлиньи перья. Он знал, что их было семь, попытался издали сосчитать, но не смог. Встал, подошел к вазе, стал перебирать перья одно за другим — только пять!
Вязаные занавески, белые, как сахар, которые сделала сама Сафия двадцать лет назад, исчезли. Их заменили другие, в синюю полоску.
Саид взглянул на Сафию: она взволнованно терла глаза, словно пытаясь разглядеть в углу те вещи, которых там больше не было. Старуха сидела перед ней, глуповато улыбаясь.
— Я уже давно жду вас, — произнесла она наконец, не переставая улыбаться.
По-английски она говорила медленно, с тягучим немецким акцентом, будто с усилием вытаскивала слова из бездонного колодца.
— Вы знаете, кто мы? — спросил Саид, наклонившись вперед.
Она закивала головой, задумалась, подбирая нужные слова:
— Вы — хозяева этого дома, я знаю.
— Откуда?! — выпалили разом Саид и Сафия.
Старуха расплылась в улыбке.
— Это видно по всему: по фотографиям и по тому, как вы стояли перед дверью… Как война кончилась, много людей приходили посмотреть на свои дома. Я знала, что и вы приедете.
Она вдруг смутилась и стала растерянно оглядываться вокруг, как будто видела все впервые. Саид и Сафия машинально следовали глазами за ее взглядом. «Странно, три пары глаз смотрят на одну и ту же вещь, но как по-разному они ее видят!» — подумал Саид.
Он прислушался к голосу старухи, та говорила еще тише и медленнее, чем раньше:
— Мне жаль, что так произошло, но тогда мне все представлялось по-другому.
Саид горько улыбнулся, не зная, что ответить. Как объяснить ей, ради чего они приехали? Он не хотел затевать политический спор, зная, что она ни в чем не виновата… Ни в чем не виновата? Нет, нет, не то!.. Как же ей объяснить?.. Сафия освободила его от этих терзаний.
— Откуда вы? — спросила она слабым, нерешительным голосом. Саид перевел.
— Из Польши, — ответила старуха.
— И когда?
— В тысяча девятьсот сорок восьмом году.
— Когда именно?
— В начале марта тысяча девятьсот сорок восьмого года.
Воцарилось молчание. Все старались смотреть куда-то в сторону. Тягостную тишину нарушил Саид:
— Конечно, мы приехали не для того, чтобы сказать вам: «Уходите отсюда!» Для этого нужна новая война…
Сафия сжала его руку, он спохватился и вернулся к исходной точке беседы:
— Я хотел сказать, что ваше пребывание в этом доме, нашем доме, моем и Сафии… словом, мы приехали, только чтобы взглянуть на свои вещи, они ведь принадлежат нам. Вы меня понимаете?
— Понимаю, но… — поспешно ответила женщина.
— Опять «но!» Это страшное, кровавое «но»… — вдруг вышел из себя Саид и замолчал, поймав на себе взгляд жены.
Он почувствовал, что ему не удалось приблизиться к цели. Роковое, непостижимое недоразумение, неразрешимый спор, судьба, которую нельзя изменить…
На мгновение ему захотелось встать и уйти. Его больше ничего не интересовало. Жив ли Халдун, мертв ли — ему было безразлично. Когда нервное напряжение достигает предела, слова теряют смысл. Его охватила горькая злоба — как будто разорвался желчный пузырь и ядовитая жидкость заливала все внутри.
