Говорил тот, с багровой физиономией, который вывалился из корабля первым. В сильно мятом, в масляных пятнах комбинезоне, с продранными рукавами и коленями, ржавчиной на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая стереотруба, два десятка непонятных приборов, оружие — все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало.
— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: что это за планета?
Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивался мимо и тогда начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры. Другая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, оплетавших его, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной рукой, желая вернуть ей свободу.
Пахарь стоял молча, положив локоть на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля, и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, взрыхлит затвердевший покров, и она задышит сквозь ломкие развороченные пласты. Но этот, чужой, и те, которые с ним, и то, что было за ними, — большая круглая штука, похожая на дерево без коры, — мешали доделать начатое.
Он стоял и молчал. Ждал, когда они уйдут.
— Ты что, глухой?
Пахарь молчал.
— Или дурак?
Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучливого путешественника.
— Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть! Ты ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.
Чужак, не дождавшись ответа, грозно насупился и подался на полшага вперед. Те, которые стояли в тени его широкой спины, качнулись было за ним, но удержались — видно, подумали, что безопасность тыла важнее.
— Что это у тебя за уродина?
Пахарь подумал: отвечу, может быть, тогда уйдут.
— Со-ха, — сказал он.
— Со-ха? — переспросил пришелец. — Жуть! Соха. Ха-ха. Ты ею чего, копаешь, или так?
Пахарь устал говорить. Одно слово — это уже труд. Но он сделал усилие и выговорил по складам:
— Па-хать.
— Па-хать, — повторил краснорожий и обернулся к спутникам: — Зубы о такие слова поломаешь. «Пахать».
Пахарь стоял не двигаясь. Он сросся с сохой, слушая гул земли. Но пока эти пятеро здесь, она и он, ее сын, будут терпеть и ждать.
Лицо Пахаря, заросшее дикой шерстью, его сильные, грубые руки, низко склоненные плечи — все в нем выражало полное безразличие к суете и словам пришельцев. Он смотрел на них и сквозь них. Так смотрят на свет сквозь пыльную чердачную паутину.
Ни интереса, ни страха, ни удивления — ничто не отражалось в его застывшей фигуре. Он просто стоял и ждал. И земля ждала вместе с ним.
Пришельцы, сбившись тем временем в кучу, о чем-то тихо шептались. Шепот то поднимался волнами, и тогда над поляной воронами вспархивали слова: «в рыло», «с копыт долой», «пусть подавится», — то утихал до ровного мушиного гуда. Наконец главный крикнул:
— Ну ладно, вижу, с тобой много не поговоришь. Давай-ка бросай эту свою со-ху. Полезай вон туда. Дырку в борту видишь? Люк? Туда и полезай.
Пахарь стоял неподвижно. Только рыжие лохмы подрагивали на ветру, и солнце перебирало по волоску густую его копну, добавляя к рыжему золотое.
— Ты чего, дылда, совсем уже в дерево превратился? В плен мы тебя берем. Плен, понимаешь? Такое правило, ну? С каждой планеты, даже такой задрипанной, мы берем по штуке местного населения. У нас там, — краснорожий показал на ракету, — таких охломонов, как ты, уже четыре клетки. Скучно не будет.
Пахарь его не слышал. Он слушал землю. Он ей отвечал. Она и он говорили. Так, неслышным для чужих языком, они могли говорить долго — сутки, недели, столько, сколько могло продлиться вынужденное ожидание. Земля была терпелива, она задерживала дыхание. Пахарь сдерживал внутренний ток тепла. Если бы сейчас к нему прикоснулся чужой, то почувствовал бы холодную, как у рыбы, почти ледяную кожу.
Но чужой стоял далеко. Что-то ему было от Пахаря нужно.
— Слушай, дед. По-хорошему тебе говорю. Полезай в люк. Не то будем говорить по-другому. Это видал?
Говоривший свободной рукой приподнял короткую, но увесистую трубу. От рукоятки она плавно раздувалась, потом, сходясь, выпрямлялась, а на конце чернел, не мигая, круглый опасный глаз.
— А это?
Чужак вытащил откуда-то из-за спины длинную-предлинную штангу. Он споро и ловко переломил ее на добрый десяток колен — и получилось колченогое металлическое существо, очень похожее на паука. Существо стояло неподвижно. Тогда краснорожий пнул паука ногой и кивнул в сторону Пахаря. В ответ на пинок паук заходил, запрыгал на пружинящих лапах, потом на секунду замер и как-то медленно, осторожно стал подбираться к Пахарю. Но подойти близко хозяин ему не дал. Чужак снова превратил паука в штангу.
— Ну чего, понял? Мы шутить не любим. Мы разведчики. Экспедиционный десант. Планета Земля — небось, и не слыхал о такой, деревня?
Ответа не было.
Вместо ответа что-то скрипнуло над поляной, как бы вздохнуло.
В ракете обнаружился небольшой овальный лючок, оттуда вместе с клочьями желтоватого дыма выдвинулся конический раструб рупора.
Группа стоявших на поляне землян уже на скрип напрягла скулы и развернула плечи. Когда же раскрылся зев рупора, краснорожий подпрыгнул строго по вертикали, расслабился на мгновение в воздухе, потом выпрямился и жестко опустился на ноги.
Он стоял тоньше лезвия сабли и такой же отточенный. Амуниция ему не мешала. Кроме того, в полете он повернулся, как стрелка компаса, на половину круга и стоял теперь к лесу передом, к полю задом.
Рупор заговорил. Голос его был с песком, словно заезженная пластинка, и звучал очень уж глухо, будто говорили не ртом.
— Старший лейтенан? Давыденко…
— И-a, тащ грал.
— Плохо, лейтенант. Не вижу темпов. Форсируйте программу контакта. Немедленно. От третьего пункта — теста на агрессивность — срочно переходите к четвертому: мирная пропаганда. Выполняйте.
— Есть, мирная пропаганда.
Рупор убрался. Овальная рана в борту быстро зарубцевалась.
Старший лейтенант Давыденко прочистил рот крепким горловым «га» и приступил к четвертому пункту программы.
— Слышь, дед. Соглашайся, а? На Земле у нас, знаешь, как хорошо? Малина. Жить будешь в отдельной клетке. Клетка теплая, остекленная. Отличная клетка. Это не какая-нибудь тебе хибарка из соломы или вонючая яма в земле. Жратвы будет — во! Делать ничего не надо. Ни пахать, ни сеять. У нас — автоматика. Ты — экспонат, понимаешь? Люди придут, на тебя посмотрят. Во, скажут, ну и дед! Где такие деды водятся? А на клетке табличка. Ага, скажут, планета такая-то, звезда, созвездие, все путем. Ну как?
Картины рая, которые он только что рисовал, должно быть, подействовали на самого лейтенанта. Наверное, ему стало жаль себя, не имеющего угла, мотающегося по пространству, как безымянный
