С непреклонной решимостью Гхан решил попытать счастья еще раз. Однако по какой-то причине сконцентрировать внимание было сложно. Вторгалась некая диссонирующая мысль, нарушая фокусировку. Мысль была странно нечеткой, исходящей от внешнего и довольно близкого источника. Раздраженный, он снизил интенсивность поля до минимума. Мысль зазвучала ясно и просто: Кто ты?
Перед самым входом в его ставку стояла маленькая особь женского пола. Гхан словно увидел ее огромные голубые глаза — и на время лишился способности воспринимать что-либо другое. В состерианском обществе на глаза, как правило, не обращали внимания — функциональный орган, исполняющий свою локальную задачу, и что тут особенного? Само собой разумеется, глаза бывают разных цветов — чаще всего зеленые, подчас желтые, изредка карие. Но голубые — никогда.
И вот он наконец заметил, что удивительные эти глаза — частица белого округлого личика, окаймленного светло-желтыми волосами. Та же мысль прозвучала сызнова, но на сей раз он уловил шевеление губ и услышал сопровождающие шевеление звуки:
— Кто ты?
Меня зовут Гхан, — ответил он телепатически.
— Гхан? Какое смешное имя! Но что ты, Гхан, делаешь в маминой беседке?
Непредвиденный вопрос, возникший из непредвиденной ситуации. Гхан рассердился на самого себя. Он гордился безошибочностью своих решений почти так же, как своей объективностью, — и вот в кои-то веки в чем-то просчитался.
Может быть, «упустил что-то» — более мягкие и более точные слова. В конце концов он впервые знакомится с культурой девятой фазы, и идея, что щит Птсора может в этих условиях и не сработать, никак не укладывалась в сознании.
Но при повторном обдумывании в этом не было ничего невозможного. Щит представляет собой беспрерывный поток негативных волн, бесконечное повторение одного и того же тезиса: «Меня нет». Для того чтобы щит успешно действовал, нужна геоцентрическая культура, где каждый индивидуум искренне верит в то, что ему внушают, а именно — что чуждая жизнь, регистрируемая сетчаткой глаз, в действительности не существует.
Конечно же, геоцентризм составляет неотъемлемую часть культуры девятой фазы. Однако он требует определенной зрелости мышления, и даже в девятой фазе могут встретиться индивидуумы, не овладевшие трансцендентальной логикой в должной мере, чтобы при взгляде на нечто, неприятное отторгнуть его от себя либо подменить зрительный образ и придать таковому более привлекательные черты.
— Знаешь, Гхан, оставаться здесь тебе нельзя, — заявила девочка, продолжая торчать у входа.
Думаешь, твоей маме это не понравится?
— Думаю, что не понравится. А ты сам ей, наверно, совсем не понравишься. Ты так смешно одет! У тебя такие странные волосы! И как это получается, что они растут по бокам головы, а не на макушке?
Гхан взвесил «за» и «против». Маленькая особь, очутившаяся перед ним, не могла быть помехой проводимому им обследованию — и все же осложняла задачу. Чтобы работа шла с максимальной эффективностью, надлежит каким-то образом отвадить ее от вмешательства в его телепатическое поле. Один из возможных вариантов — сказать ей правду. Это, пожалуй, принесет двойную выгоду: ее любознательность будет удовлетворена, а если она попробует повторить то же самое взрослым, ей, безусловно, не поверят.
— Конечно же, я не такой, как вы, — сказал он, и для большей убедительности сказал вслух: — Я прибыл с другой звезды.
Девочка уставилась на него широко открытыми голубыми глазами и спросила:
— А с какой?
— Она так далеко, что ее отсюда вообще не видно…
Он выждал, внимательно наблюдая за нею, надеясь подметить признаки удивления — не могла же она не восхититься! Но личико оставалось безмятежным, и глаза по-прежнему спокойно разглядывали его своими голубыми глубинами.
— Да не можешь ты быть совсем другим, — высказалась она наконец. — Пускай ты с другой звезды, и у тебя несуразные волосы, и говоришь ты смешно, но внутри ты все равно должен быть похож на людей…
— Не совсем похож, — отозвался Гхан.
— У тебя должно быть сердце, а в голове место, которым ты думаешь, и, кроме того…
— У меня нет сердца. Видишь ли, в моем мире все устроено по-другому, и мы тоже устроены по- другому. Мы…
Слова так и остались непроизнесенными: голубые глаза, и без того вроде бы почти круглые, распахнулись еще шире.
— Ну уж сердце у тебя должно быть!
— Тем не менее у меня его нет. В моем мире…
— У каждого есть сердце!
— Нет…
Он запнулся: голубые глаза продемонстрировали еще одно неожиданное свойство. Их словно затуманило, в уголках появились и набухли влажные капельки. Впервые в жизни Гхан почувствовал замешательство. А девочка вдруг отшатнулась и убежала.
Он наблюдал за ней, пока она не скрылась за углом амбара, и чуть было не подверг ее телепатическому анализу, но передумал. Ведь первоначально он хотел лишь избавиться от нее, и, раз цель достигнута, не все ли равно, произошло это умышленно или случайно. Важно одно — теперь он может продолжить свою миссию без помех.
Да и не подобает Верховному арбитру проявлять праздное любопытство.
Снег вокруг беседки приобрел синеватый сумеречный оттенок. Температура ощутимо снизилась, напомнив Гхану прохладные летние ночи на Состери IV. Случилось нетипичное: ему на миг захотелось очутиться там и, полулежа во дворике своей приречной виллы, любоваться морозными звездами и баловаться заумными философскими категориями.
Однако ностальгия приличествует Верховному арбитру не более, чем праздное любопытство. Раздраженный собственными промашками, он подавил ее и вновь начал наращивать поле. И, как только фокус приобрел четкость, телепортировался.
Суетный уличный каньон, где он материализовался, внушил ему отвращение, но он же был ветераном, посетившим множество миров, и без труда приспособился. Он отступил в темный проем — вне прямого контакта с людьми и экипажами, заполнявшими дно каньона, — и приготовился к новой телепатической пробе.
По улице шел мужчина средних лет. В его походке, да и в выражении красивого, ухоженного лица ощущалась незаурядная уверенность в себе. В ту секунду, когда он поравнялся с проемом, Гхан проник в его мозг.
Символика — человек карабкается на гору по отвесному склону. Взбирается быстро, босиком, отыскивая опоры для ног и выступы для рук в самых немыслимых точках. Лезет все выше и выше, и крутизна склона не в силах поколебать его. Но вот он позволяет себе передышку, бросает взгляд вниз и видит другого, карабкающегося за ним следом. Душу его наполняет неукротимая ненависть. Он озирается в поисках оружия — камня или хотя бы палки, чтобы метнуть в преследователя. Но нет — склон горы совершенно гладкий, и ничего подходящего не найдешь.
Прежде чем возобновить восхождение, человек смотрит вверх. Гора взвивается в небо. Солнце безучастно отражается на ее гладкой, будто отполированной поверхности. И не видно никаких выступов, обещающих новый отдых, — вертикальный обелиск, перпендикулярная вечность.
И тем не менее человек карабкается вверх. Безумно, отчаянно, безнадежно…
Мимо проема прошаркал старик с увядшим лицом. Гхан сделал очередную попытку.
Теперь он спускался по гнилой лестнице в какую-то вонючую яму. (После одного-двух пробных подключений он достиг полной идентификации с субъектом). Под ногами у него суетились какие-то мохнатые твари, слышался их назойливый до непристойности писк. Спускаться ему ничуть не хотелось; мысль о том, что поджидает внизу, наполняла его несказанным ужасом — и тем не менее он продолжал спускаться, спускаться, спускаться; на смену мохнатой мерзости пришли холодные, скользкие твари, и вдруг одна из
