всерьез, предъявляя к работам в жанре те же критерии, что и к любому литературному произведению. Правда, они выдвинули и дополнительное требование: логика и убедительность фантастической конструкции. У Найта впервые прозвучал интеллектуальный императив: «Писатель-фантаст волен выдумывать мир, где люди ходят на головах; однако если это уважающий себя научный фантаст, то он хотя бы позаботится о том, чтобы у его героев мозоли были на макушке».
И наконец, еще одна группа книг, определившая новый раздел фантастоведения: анализ science fiction как феномена не только литературного, но и социального. И заодно — социальных функций этой литературы.
Первой ласточкой стал сборник «Научно-фантастический роман: воображение и социальная критика» под редакцией Бэзила Дэвенпорта (1959), составленный из четырех эссе, написанных к тому времени уже известными писателями — Робертом Хайнлайном, Сирилом Корнблатом, Альфредом Бестером и Робертом Блохом. И уже через год появилась книга, на долгое время превратившаяся в стартовый рубеж для десятков будущих исследователей.
Этой книгой стали «Новые карты Ада» (1960) видного английского писателя Кингсли Эмиса, начинавшего в движении «рассерженных молодых людей». Читатели «Если» имели возможность ознакомиться с достаточно подробным компендиумом этой книги[3]. Отмечу лишь, что английский писатель впервые столь явно и недвусмысленно 9вязал научную фантастику с материями социальными, подробно разобрав классические и современные утопии и антиутопии. Выводы, к которым он пришел — что может научная фантастика, а чего нет, — и сегодня мало кто оспорил. И к тому же автор показал, какую огромную роль играет во всяком фантазировании наше подсознание. Даже в декларативно рациональной научной фантастике… Это открытие после Эмиса еще долго не признавали ни писатели, ни читатели, по-прежнему относившиеся к science fiction как к литературе принципиально схематичной, где все можно разложить по полочкам и выстроить в безукоризненную просчитываемую логическую цепочку… Но уже спустя полтора-два десятилетия откровение Эмиса стало общим местом.
Из других книг, посвященных тем или иным аспектам социальной фантастики, отмечу исследования утопий и антиутопий — книгу Чэда Уолша «От утопии к кошмару» (1962), антологию Брюса Франклина, профессора университета Ратжерс, «Будущее совершенно: американская научная фантастика XIX века» (1966), снабженную богатым критическим материалом, а также исследование-библиографию Игнатиуса Кларка «Голоса, пророчествующие войну, 1763–1984», выпущенную в 1966 году и посвященную фантастике военной…
Таков был «тыл» англоязычного фантастоведения перед решающим штурмом. Ждать его осталось недолго — уже в 1970-е годы количество отдельных книжных изданий, посвященных этой литературе, станет исчисляться сотнями. Причем, не только в Америке и Англии.
Франция, например, даже до фантастоведческого бума выпускала по две книги в год — с 1950 по 1966 годы. При том, что самой фантастики на родине Жюля Верна в тот период выходило от силы 10–15 книг в год (имеются в виду произведения французских авторов, а не переводные). Для американцев процентное соотношение прозы и критики невероятное.
Первыми книгами о фантастике, вышедшими во Франции в 1950 году, стали две работы Жан-Жака Бриденна. Перевести их названия на русский язык затруднительно: что-то вроде «Французская литература: научное выражение» и «Французская литература: научное воображение».
Бриденн стал для местной фантастики тем же, чем Сэм Московиц для американской: пионером, увлеченным энтузиастом и пропагандистом. Как и Московиц, Бриденн начинал с серии биографических очерков — их печатал ведущий французский журнал «Фиксьон». Впоследствии автор объединил свои работы под одной, точнее, под двумя обложками. И точно так же, как его заокеанский коллега, был бесценен во всем, что касалось фактов, сведений и деталей, — и абсолютно беспомощен, когда дело доходило до выводов, оценок, перспективы.
Зато в других пионерских исследованиях, таких как «Образы научной фантастики» (1958) Жака Сиклье и Андре Лабарта, «Фантастическая литература во Франции» (1964) Марселя Шнейдера, «Научная фантастика во французской литературе» (1965) и «Научная фантастика» (1964) Жерара Диффлота, чувствовалась рука профессионалов: все указанные авторы были литературоведами и рассматривали феномен science fiction «по гамбургскому счету», без всяких скидок на жанр.
Еще более серьезными (и в этом смысле приемлемыми для академического сообщества) оказались две монографии известного ученого-филолога Роже Кайюа, «В сердце фантастики» (1965) и «Образы, образы» (1966). От него во Франции пошла волна структуралистских исследований на тему вообще фантастического, в которых конкретный жанр — научная фантастика (как широко ее ни понимай) — вообще со временем затерялся в дебрях формальных построений… Зато две другие ранние книги о фантастике на французском языке — «Раздел фантастической литературы, называемый научной фантастикой» (1958) Жака Стернберга и «Космос и воображение» (1965) Элен Тузе — адресованы широкой аудитории. Между прочим, автор второй книги сам пишет фантастику, но, в отличие от ситуации американской, Стернберг — единственный писатель среди пионеров французского фантастоведения.
В 1950 — 60-е годы появились первые книги по фантастике и в других европейских странах. Например, в двуязычной Швейцарии паритет поддержали «Автоматы в литературе воображения» Альфреда Шапюи (1947 — на французском) и «Фантастика и комическое» А. Градмана (1957 — на немецком); в ФРГ вышла монография «От Staatsroman’a до научной фантастики» (1957) Мартина Швонке; в Польше — теоретическая работа «Польская научно-фантастическая проза: проблемы поэтики» (1969) Рышарда Хандке; в Румынии — сборник критических статей под редакцией Иона Хобану «Внимание: будущее!» (1966) и его же популярная история французской фантастики «Будущее началось вчера» (1966).
Наконец, в прежней неразделенной Югославии сборником критических статей «От Лукиана до Лунника» (1965) заявил о себе Дарко Сувин. Через три года он переедет жить и работать в Канаду, став профессором монреальского университета Мак-Гилл и одним из ведущих современных исследователей и теоретиков научной фантастики. В частности, самым квалифицированным и проницательным на Западе знатоком фантастики русской и советской (его анализ произведений Стругацких я считаю непревзойденным).
И поскольку была упомянута литература отечественная, заканчивая с «предысторией» зарубежного фантастоведения, не могу пропустить самую, вероятно, интригующую книгу на эту тему.
Подержать ее в руках, раскрыть и хотя бы пробежать мне не удалось, несмотря на все старания. Почему не удавалось в советские времена на родине, станет ясно, как только я сообщу название книги: Питер Ершов «Научная фантастика и утопическая фантазия в советской литературе» (Peter Yershov «Science Fiction and Utopian Fantasy in Soviet Literature»), а также дату и место издания: 1954, Нью-Йорк.
Но даже когда я не один месяц провел в Америке, разыскать таинственную книжку не смог.
Задумайтесь над датой. 1954 год… Ефремов, хотя и стал известным писателем, еще не выпустил «Туманность Андромеды», Аркадий Стругацкий все еще тянет военную лямку далеко от Москвы — служит офицером-переводчиком, а Борис работает «мэнээсом» в Пулковской обсерватории. А за океаном, в рамках некоей «Программы исследований по СССР» (собственно, ясно, кто в те годы мог заказывать и финансировать подобные программы) издается книга о советской научной фантастике и утопии. Что там анализировал неведомый Питер Ершов, каких произведений касался — Замятина, Толстого, Беляева? — остается только гадать.
Но и этот, казалось бы, частный факт лишь подтверждает одно наблюдение: история научной фантастики — а оказывается, что и фантастоведения — сама по себе фантастична донельзя…
Йен Макдональд
НОЧЬ ВСЕХ МЕРТВЕЦОВ
