громче: — Им совсем плохо, я говорю! Им новые скелеты нужны! Прямо сейчас.
Но Пилот снял наконец шлем; он проделал это так же медленно, как и все, что делал сегодня под внимательным взглядом Мэллара; пожалуй, даже медленней, чем это требовалось, чтобы показать свое превосходство (и в этом промахе угадывался ребенок). Он прижал к шлему ладони, забранные черными губчатыми перчатками, чуть покачал его из стороны в сторону и снял — будто снял голову. И замер со шлемом в правой руке, и осторожно вдохнул первый глоток стопарижского воздуха.
А Мэллар облегченно выдохнул.
— Индекс потребности в синаконе — девяносто семь, — сказал Пилот тонким голосом, совсем не тем, каким говорил его костюм.
— Ну, во-первых, девяносто шесть и одна, а во-вторых… — начал Мэллар, но Пилот его перебил:
— Девяносто семь. Ты понимаешь, что это значит? Понимаешь, что при таком уровне просто не может быть никаких «во-вторых»?
Очень хотелось Мэллару сказать, что да, конечно, он понимает, но плевать ему на все эти индексы потребностей какой-то там далекой Земли и вообще всей Метрополии, когда рядом твои умирающие друзья. Пусть все они разные, пусть и не так хороши, как того требует кодекс морали и чести, но когда им ужасно плохо и единственное, что ты можешь для них сделать — это наплевать на все индексы, все потребности… и все же тот самый кодекс морали и чести запрещал ему говорить прямо, нужно было к этому индексу отнестись с пиететом. И поэтому Мэллар промолчал, только еще сильнее сузил глаза, словно его кто-то больно ударил. Еще Мэллару хотелось в который раз сказать этому дурню-Пилоту, что они не доживут до спасательного катера, слишком долго ждать. Да и чего говорить — Пилот знал. Но больше всего Мэллар хотел спать.
— Так что там с загрузкой? — спросил Пилот.
Он смотрел на Мэллара с плохо скрытой брезгливостью — сказывались предрассудки Центра. И с легкой, до конца не осознанной опаской смотрел — пусть усталый и пустой старикашка, но какой-то очень спокойный…
— Все готово. Только давай сначала решим с нами. В удивлении Пилот вытаращил глаза. Несколько долгих секунд они стояли друг против друга, вслушиваясь в монотонный свист ветра.
— Что значит «все готово»? Сколько тюков?
— Норма, — усмехнулся Мэллар.
Пилот даже растерялся. Маленькая головка, прилепленная к костюму. На фоне коричневых гор и жестких изломанных ветвей.
— Кто же это… Ведь больные же…
Его голос слышался еле-еле. Не костюмный голос, у которого даже шепот гремит.
— Все в порядке, норма, — переполненный презрением к себе и гордостью за себя, ответил Мэллар. — Ну, не так чтобы совсем норма, кондиции не те, но это ладно. Это у вас доведут.
— Ты один, что ли, собирал? — все еще удивленно, однако уже с неопределенной обвиняющей ноткой в голосе сказал Пилот.
— Да понимаешь… — Мэллар жутковато улыбнулся, и его улыбка еще больше испугала Пилота. Пилот вдруг понял, что совсем Мэллара не узнает, хотя всего несколько часов назад разговаривал с ним. — Кто на ногах был, тот помогал. Но, конечно, мало кто сейчас на ногах.
Совсем мало. Никто.
При правильной постановке дела, как любил говорить Ченджи, самоучка-законник Ченджи, наш всеобщий прокурор (вот он сейчас лежит за этой стеной… потрясающая работа мускулов лица… ему бы в актеры…), так вот, при правильной постановке дела на Париже-Сто вообще бы не надо было людей, кроме разве одного-двух дежурных, профессиональных бездельников, так, на всякий случай. Но где вы найдете правильную постановку дела, если Интеллектор может только рекомендовать, если люди не хотят (и правильно делают!), а если точнее, хотят, но побаиваются (и тоже правильно делают) отдать ему управление полностью. И незачем надрываться тут людям, с самого начала машин надо было побольше нагнать, сколько бы оно ни стоило, ведь предсказывался высокий индекс потребности! И какая разница, что сюда нужны несерийные машины? Несерийность — не повод делать плохие вещи, вон, весь сарай завален рухлядью, взять хотя бы тех же гусе…
— Я уже сказал, — словно птичий вскрик, раздался голос Пилота, — могу взять двоих. И все.
— А ты пойди к ним да и сам выбери, кого брать… — зарычал Мэллар.
…ниц, хотя бы тех же гусениц взять — ведь это просто позор, пусть пойдет, пусть сам выбирает, в самом-то деле… Один человек работает в три раза быстрее, чем весь наличный состав гусениц Бар-рака! Этого просто быть не может, это несусветная чушь, а не машинное замещение! Человек точнее, чем гусеница, может оценить срок созревания — это даже не смешно, за это не ругать, за это судить надо! Четыре раза переделывать техническое задание на репроцессор! А индекс, между прочим, растет, этот проклятый индекс потребности в синаконе…
Пилот что-то спрашивал, Мэллар что-то ему разъяренным голосом отвечал.
— Понимаю, — внезапно спокойно и сухо сказал Пилот. — Конечно. Тебе не хочется, чтобы тебя обвинили, чтобы на тебя показали пальцем — мол, вот он, человек, обменявший наши жизни — тысячи, может, миллионы жизней — на жизни десяти человек.
— Откуда такие цифры?
— У меня одна цифра — девяносто семь. Это уже не потребность, это крайняя необходимость, это почти катастрофа!
— В чем катастрофа? Кто умрет? От чего?
Пилот сверкнул глазами, скривил презрительно губы.
— Я так и знал, что об этом заговоришь.
Вопрос был неуместен, и Мэллар сознавал это. Это был изначально провокационный вопрос, в приличном обществе его бы просто проигнорировали, только взяли бы себе на заметку никогда, ни при каких обстоятельствах с задавшим такой вопрос не общаться. Но Пилот, видно, к приличному обществу не принадлежал и потому озверело ответил:
— Я не знаю! И никто, кроме Интеллектора, не знает! Спроси у него — и он даст тебе ответ на пятьдесят два тома специальной терминологии. Ты их прочтешь?
— Ладно, — сказал Мэллар.
— Я знаю одно: Интеллектор ни разу не ошибался. Он, в принципе, не может ошибаться. Или ты об этом не слышал?
— Я же сказал, ладно.
— В самом лучшем случае, — чуть успокоившись, сообщил Пилот, — если даже не брать синакон, уместится только пять человек. А синакон я возьму.
— Аппаратура, — сказал Мэллар.
— Нет там лишней аппаратуры! Да и та ничего не весит. И места много не занимает. Не станешь же ты вынимать бортинтеллектор.
— Хватит, — сказал Мэллар, болезненно покривившись. — Пошли.
Он оторвался наконец от стены, запахнулся плотнее, хотя ветра уже не было. Но наволокло туч — обычный стопарижский день этих широт. Было здесь местечко, тысячах этак в пяти километров, шикарное местечко, способное превратить Париж-Сто в планету ранга курортной, только очень уж небольшое — но там не рос синакон. В данном случае, правда, Мэллара синакон не интересовал. Его интересовало местечко.
Тяжесть, такая тяжесть на плечи. У Мэллара не было сил свернуть, он даже думать об этом боялся, оставалось идти прямо. Прямо перед ним был Пилот, и Мэллар пошел на него. Тот удивленно посторонился.
— Ты что?
Нет, положительно пугал его этот старик. Словно какой-то секрет знал. Может, это результат двойного омоложения? После двух раз наступает «практическое бессмертие», тусклое, скудное, полоумное, но бессмертие. Говорят, дважды омоложенные очень быстро уподобляются растениям.
— Ладно. Хорошо. Делай свое дело для Интеллектора, только сам решай, кого взять, — выдавил из
