был совсем не плох. Я потянулся за бокалом.
— Дело в том, что лимон с икрой считается идеальной закуской для коньяка, — поучающим тоном заметил клиент. — Виски в данном случае совсем не подходит, точнее, не соответствует стилю. И хотя вы нарушили последовательность и запиваете закуску, вместо того, чтобы делать наоборот…
Я сделал глоток. В тот момент, когда напиток обжег горло и скользнул в пищевод, мне стало ясно, что это не виски. Я ошеломленно уставился на свой бокал — вроде бы тот же самый. Отхлебнул еще немного, покатал во рту. Коньяк. Крепкий, хорошо выдержанный «Remy Martin» с присущей этому напитку грубоватой дубовой терпкостью и специфическим ароматом. Показалось — или действительно? — что где-то среди слоев многосложного букета просочился горьковатый вкус миндаля.
На мгновение меня словно парализовало. На протяжении всего нашего разговора я контролировал ситуацию на сто процентов — иначе невозможно на ликвидации. Я не выпускал из поля зрения ни бутылку, ни бокал. Клиент не мог подменить бокалы!..
А если — мог? Если я выпил предназначенный ему коньяк? И привкус миндаля не почудился мне?
Вспотели ладони, бешено заколотилось сердце. Что это, страх или сердцебиение, вызванное действием метацианида? Понимая, что перестаю держать себя в руках, я хрипло спросил:
— Вы подменили бокалы?..
— Разумеется, нет, — спокойно ответил клиент. — Но коньяк поможет поверить в то, что кажется невероятным.
— Как у вас получилось?..
— Сейчас поймете. Я подхожу к заключительному этапу своей истории. Ну-ну, приятель, успокойтесь, вы же не отравы какой хватили, а приличного коньяку. Итак, я продолжаю…
Пребывая в полной прострации, я вновь потянулся за бутылкой и наполнил свой бокал. На мгновение мне пришло в голову, что я стал жертвой розыгрыша и в бутылке изначально был коньяк. Увы — первый же глоток окончательно избавил меня от иллюзий. В следующее мгновение я увидел перед собою бледное лицо, широко открытые глаза с плавающими зрачками и узкую кисть, сжимавшую бокал с желтоватой жидкостью. За спиной у бледного человека была оплетенная искусственными растениями решетчатая стена кабинки, хотя еще секунду назад в поле моего зрения находилась стойка и часть зала. Человек, чье лицо казалось мне невероятно знакомым, застыл в неестественной позе манекена, нелепо наклонив голову. Я протянул руку — манжет рубашки был расстегнут, обнажая шрамы на запястье — и потрепал его по щеке.
— Эй, дружище, вы, кажется, хотели услышать окончание истории?..
…С величайшими предосторожностями я спустился на три яруса. Возможно, вы помните, что именно в третьем ярусе Вальверде и Пилью увидели золотые плиты — то есть, следуя логике документа, стали жертвами чар. Со мной ничего подобного не происходило. Я шел совершенно спокойно, внимательно разглядывая барельефы. Туман был не очень плотным и позволял это делать. Изображения, покрывавшие стены снизу доверху в несколько рядов, нисколько не напоминали стилизованные росписи инков — скорее, их авторами могли бы быть древние египтяне, если бы они когда-либо жили в Южной Америке. На них в определенной, хотя и сложной последовательности изображалось путешествие некоего человека — знаете эти рисунки из Книги Мертвых? — переживающего целый ряд необычных, иногда пугающих трансформаций. Человек этот, на голову выше окружавших его звероголовых существ, переходил из покоя в покой, поднимался и спускался по спиралевидным лестницам, звероголовые клали его на длинные каменные столы, облачали в пелены, как мумию, купали в бассейнах… При этом какие-то мельчайшие, неуловимые детали намекали, что, в отличие от героев египетских погребальных росписей, человек этот был жив. От картины к картине он менялся, то ли становясь больше и объемнее, то ли просто меняя очертания. В конце концов я понял, что его ждало превращение в некую иную форму существования и что эта трансформация будет показана на барельефах нижних ярусов. В этот момент мне показалось чрезвычайно неудобным рассматривать изображения через стекло противогаза — и стоило этой мысли только мелькнуть у меня в мозгу, как противогаз оказался у меня в руке!
Самое поразительное заключалось в том, что я абсолютно не отдавал себе отчета в своих действиях. Я даже не помню, снимал ли я противогаз. Я лишь подумал, как отвратительно видно в противогазе — и в следующий момент противогаза на мне не стало. Стягивал ли я его свободной рукой — в правой у меня был фонарь, — думал ли о последствиях, сказать не могу.
Но, по совести говоря, это мало что изменило. Рассматривая барельефы, я спустился еще на два яруса и вдруг обнаружил, что иду по каким-то коридорам, разительно отличавшимся от верхних террас. Они явно имели своды — по-видимому, я оказался в подземельях, о которых упоминал Вальверде, — а на полу иногда встречались ступени. Конечно, никаких золотых плит или садов тут и близко не было, зато барельефы на стенах сохранились лучше, чем наверху, и именно здесь я окончательно понял смысл изображенных на них ритуалов. То был Путь Богов — так звучало истинное древнее имя этого места. Не Земля Снов, не Дом Грез, а Путь, на котором человек превращался в высшее существо. Ибо таково было назначение исполинской воронки, уходившей глубоко в лоно земли и пронзавшей насквозь области инферно, о которых писал Монтесинос.
Еще я понял, что вступивший на Путь должен двигаться по нему до конца, хотя и не каждому удавалось пройти весь этот ряд трансформаций успешно. Многие, как следовало из рисунков на стенах, просто погибали — их головы трескались, как переспелые персики, и из них, извиваясь, выползали змеи с человеческими лицами. Некоторые становились звероголовыми — это, как я понял, были слуги Пути, выполняющие церемонии, необходимые для обращения посвященных. Но мне отчего-то с самого начала было ясно, что это не моя участь. Рассматривая барельефы, я почувствовал рядом чье-то присутствие. Не враждебное, нет. Нечто, обитавшее в самой глубине амфитеатра, прикоснулось к моему сознанию и вошло в него. То самое нечто, которое несчастный Вальверде принял за короля золотой страны.
Оно говорило из темноты, и место, где оно обитало, было затянуто самым плотным туманом — похоже, он рождался и выползал именно оттуда. Оно шептало мне, что я прошел тропами, открытыми лишь для посвященных, и потому достоин превращения. Еще несколько ярусов, и трансформация свершится, и распахнутся двери, ведущие в прошлое и будущее, и законы мира станут послушной глиной, из которой можно будет лепить все, что угодно. Но — странное дело! — чем больше Оно обещало, тем более удивительным казалось мне, что я его не вижу. Наверное, я был уже основательно отравлен, потому что не чувствовал ни страха, ни очевидной фантасмагоричности происходящего. Но вот удивление свое я помню четко. «Я — это ты, — сказало Оно, — я принимаю от тебя твой дар и дарю тебе все, что у меня есть». «Какой дар?» — спросил я. «Ты и есть твой дар, — ответило Оно, — ты несешь мне свое тело и свою душу, а я приму их в себя, и ты станешь равен богам».
И тут я остановился. К этому моменту я уже кое-что понял по барельефам. А потом… ну, словом, в этом месте можно было усилием мысли увидеть что угодно, вплоть до сегодняшнего нашего разговора. Помните, как я подумал о том, что противогаз мне мешает?.. Так вот, сосредоточившись, я заглянул за завесу тумана и увидел его. Или, может быть, себя в конце Пути Богов. Увидел — и закричал.
Мне представилось некое гигантское создание на членистых паучьих ногах, с длинными сухими крыльями и большой головой с круглыми мерцающими глазами. Существо это имело множество отвратительных, мерзких черт, на которых я не хотел бы останавливаться. Оно сидело на краю какого-то исполинского черного туннеля, и ясно было, что туннель этот — вход в совершенно другой мир или миры, в которых эта тварь обитает. Из костяной пасти медленно вытекал сизый туман.
Почему оно явилось мне в этом облике — не знаю. Не знаю, было ли то его истинное лицо или я стал такой же жертвой иллюзии, как бедняга Вальверде, говоривший с королем золотой страны. Но даже на меня, отравленного магией этого места, вид чудовищного насекомоподобного божества подействовал, как запах нашатыря. Я закричал и отшатнулся, поскользнувшись на склизком камне.
Потеряв равновесие, я ударился головой о выступ скалы и случайно нажал кнопку фонаря. Удивительно, но я так и не включил его раньше. Сначала он просто не требовался — на верхних ярусах мне хватало солнечных лучей, а позже я будто забыл о нем. Мощный столб света прорезал туман, и тут я понял, что нахожусь в кромешной тьме и, похоже, очень глубоко под землей.
Темнота вокруг была плотной и осязаемой, она давила на меня, как давят на шахтера пласты угля. Как я мог что-то разглядывать в такой темноте — не знаю. Луч фонаря натыкался на черные, осклизлые камни, и в ярком электрическом свете не было заметно никаких барельефов. Кое-что другое было там, в
