– Заказан? – удивился я.
Она глянула в лежащие перед нею бумаги:
– Уже месяц как заказан. Так и стоит пустой… – Администраторша так и ела меня голубыми пронзительными глазами, пытаясь понять тайну моего пустующего номера. – Вы сейчас, наверное, прямо из-за кордона?
– Нет, – ответил я, прикидывая, могла ли она ошибиться и чего мне может стоить ее ошибка. – Я сейчас не из-за кордона.
– Да это неважно, – махнула рукой администраторша. – Юрий Сергеевич так и распорядился: держать номер для Хвощинского. Когда, дескать, явится, тогда и явится. Я говорю: как же так, Юрий Сергеевич? Почему пустовать номеру? А Юрий Сергеевич: и пусть пустует!.. А вас нет и нет… Только сейчас нечаянно и услышала, что вы Хвощинский!.. Дмитрий Иванович, да?.. Писатель, да?..
Я кивнул.
– А вещи? – спросила администраторша.
– На крылечке, – пояснил я. – Всего-то сумка спортивная. С сумкой меня швейцар вообще бы не пропустил.
– Да ладно, ладно, Дмитрий Иванович, – взмахнула администраторша сразу обеими руками. – Я ведь все слышала… Теличкина, Козмин… Я сразу все поняла… Мне Юрий Сергеевич настрого приказал: Хвощинский появится, сразу в номер. А если там кофе или еще что, сразу к дежурной по этажу. Вы же у нас проходите в гостинице как иностранец.
И закричала строго швейцару:
– Никитыч! Чего стоишь? Вещи в номер Хвощинского!
Фокусы Юренева, подумал я.
Провидец…
Но сейчас, сидя на диване, чуть освеженный ледяной водой, но все еще разбитый, я чувствовал лишь злое недоумение: какого черта Юренев ломится ко мне в номер среди ночи? Я сознавал, что из моего смертельного сна меня выдернул именно шум, поднятый Юреневым, но все равно… Третий час ночи!
Испуганные приглушенные женские голоса, рык Юренева, катящийся по коридору:
– Ключи! Где ключи?
Сердце медленно успокаивалось, боль уходила.
– Ключи, вашу мать! Будут ключи когда-нибудь?
– Таньку сейчас найдут, Таньку! – оправдывались, суетились за дверью приглушенные женские голоса. – У Таньки ключи. Сейчас ее найдут, Таньку.
– Дверь вышибу!
– Юрий Сергеевич, – суетились, оправдывались испуганные женские голоса. – Иностранцы здесь. Всех побудите.
Нашли чем пугать, усмехнулся я, дотягиваясь до сигарет. Спичек, впрочем, не оказалось. Я случайно нашел спичку на подоконнике и чиркнул о пустую коробку. Какого черта нужно от меня Юреневу?
– А вот и Танька! – радостно заголосили под дверью. – Чего ж ты спишь, Танька? Тут вот Юрий Сергеевич!
Я хмыкнул, не желая участвовать в развитии событий. А развитие событий не замедлило.
Послышалось царапанье, легкий скрежет. Дверь распахнулась.
«Два ангела напрасных за спиной…»
За широкой спиной Юренева пугливо прятались не два, а целых три ангела, точнее ангелицы, все раскрасневшиеся и встрепанные; самой встрепанной выглядела ангелица Танька, она, по-моему, и сейчас спала.
Зато Юренев был в самой форме.
Да, он был в той самой форме, когда уже совершенно неважно, рассыпаются ли картинно седые кудри по вискам и по лбу, или ты просто небрежно прижал их к потной голове огромной ладонью. Джинсы, закатанные до колен, сандалии на босу ногу, вызывающая футболка под расстегнутым изжеванным пиджаком с оттянутыми карманами, и дивный рисунок на футболке, поддетой под пиджак: бескрайняя степь, а на ее фоне фаллической формы камень: «Оля была здесь».
Нормальная современная футболка.
Плечистый, огромный, моргающий изумленно Юренев, выпятив вперед брюхо, двумя руками оттолкнул дежурных ангелиц в коридор, гулко захлопнул дверь и прошел мимо меня, распространяя запах хороших сигарет, коньяка, кофе. Он трубно и изумленно рычал:
– Счастливчик, Хвощинский! Спишь и спишь! В следующий раз дверь сломаю, трубу иерихонскую притащу!
Его ничуть не смущало мое молчание. Он попросту не замечал моего молчания. Он добился своего, он видел меня, он ворвался в мой номер – это наполняло его гордостью и восторгом.
– Смотри! – трубил он, изумленно помаргивая. – Смотри на меня, Хвощинский! Я вот он, пришел! Узнаешь? Радуешься?
Я невольно усмехнулся.
Юренев всегда ставил меня в тупик.
Начинал Юренев у Козмина в лаборатории исследований новых методов получения информации.
«Разве известных методов мало?» – спрашивал я.
«Аля тебя, может, и достаточно, ты писатель, – Юренев никогда не скрывал того, что думал. – Только тебе не объяснить. Ты не поймешь. Я тебе начерчу символ, а ты скажешь: греческая закорючка. Не требуй лишнего. Оставайся собой. Твое дело – поверхностные явления. Описывай природу, описывай своих землепроходцев, там есть о чем врать. Ну, скажи, скажи, волнует тебя то, что состояние Вселенной на нынешнюю эпоху несколько противоречит второму началу термодинамики?»
«А оно противоречит?»
Мое невежество всегда восхищало Юренева, он пузыри пускал от восторга. Он был полон вопросов, которые действительно казались мне несколько напыщенными, а, иногда и бессмысленными. Почему мы помним прошлое, а не будущее? Почему время не течет вспять? Почему Вселенная вообще существует? Возможно, Юренев признавал мою интуицию, но мои знания он и в грош не ставил. И сейчас пер на меня, как танк, чудовищно довольный тем, что в три часа ночи вломился-таки в мой номер.
– Кыкамарг, – ревел он. – Тагам! – И объяснял: – Это по-чукотски, Хвощинский! Тебе не понять, ты, бывает, путаешься и в русском, сам читал твои книги. Даже рецензентов твоих читал. Ну и поганые у тебя рецензенты! – Юренев откровенно ждал моего восхищения. – Может, я не точно выговариваю чукотские слова, но тебе так не сказать.
– Конечно, не сказать. Я никогда не знал чукотского, – пробормотал я.
Мое сообщение Юренева явно заинтересовало.
– Да ну? – не поверил он.
И моргнул изумленно:
– Мы научим! Мы тебя многому научим, Хвощинский, раз уж ты здесь. По-настоящему бездарных людей не существует, Хвощинский. Ну, может, какой-то совсем уж особенный случай.
Рыча, всхрапывая от восторга, он сдвинул в сторону выложенные на стол книги, полупустой графин, пепельницу с одним окурком, и начал извлекать из оттянутых карманов своего жестоко помятого пиджака какие-то подозрительные кульки, недопитую бутылку с коричневой жидкостью, смятую пачку «Кэмела», настоящего, дорогого, без фильтра, и, совсем уже торжествуя, выложил прямо на скатерть изжульканный соленый огурчик, весь в пятнышках укропа и табака.
– В буфете стащил! – с гордостью прорычал он. – Буфетчица отвернулась, я стащил. Я бы и два стащил, да боялся, рука в банке застрянет. У Роджера Гомеса рука тонкая, его рука в банке бы не застряла, но Роджер впал в испуг. Будь у меня такая рука, как у Роджера Гомеса, я бы полбанки стащил, а Роджер впал в испуг. Тоже мне: Колумбия, мафия! Знаем теперь, какая там у них в Колумбии мафия!
– Нельзя было купить?
– С ума сошел! – Юренев чуть не протрезвел от внезапной ко мне жалости: – «Купить…»
Он завалился на застонавшее под ним кресло, грудь его выпятилась. Да, я не ошибся, верхушка фаллического камня на его футболке действительно была украшена надписью: «Оля была здесь».
