вызывает у меня всплеск симпатии. — Разве она не оплатила весь день?
— Да, но…
— Никаких «но» тут не может быть. Майя, сколько ты заплатила ему?
Я в замешательстве, — только бы не идти на конфликт… Сказать что ли Дэни, что Шафи — не просто прохожий, и мне совсем не хочется видеть его недовольное лицо еще два дня? Но нет времени, чтобы принять решение, все обдумать… Будь что будет!
— Пятьдесят долларов.
Ага, лицо Шафи почернело, — тщетно он пытается сохранить спокойное выражение лица. Стал похож на школьника, ненавидящего учителя, но понимающего, что в этой ситуации он никак не может выразить злобу. Наверное, даже зубы стиснул…
— Пятьдесят долларов?? Машина с водителем на целый день стоит пятнадцать долларов, и ты считаешь, что твоя работа стоит тридцать пять? И за тридцать пять долларов ты не согласен просто посидеть здесь и попить чай столько, сколько потребуется?
Молчит, опустив глаза, а я испытываю неловкость, симпатию и какую-то новую для меня радость одновременно. Смотрю на Дэни, — он спокоен и уверен в себе. Крайне редко в моей жизни были ситуации, чтобы своими поступками я ставила людей в такие вот неудобные для них ситуации, и не потому, что я всегда испытывала симпатию, а потому, что было страшно заступать за расчерченные клеточки, хотя я, конечно, оправдывала себя так или иначе. И вот сейчас я вдруг почувствовала, что мне нравится эта ситуация, что в ней слышится бурление жизни, и что моя натужная неловкость — это шелуха, которую хочется сбросить как нечто совершенно чуждое.
Ответа Шафи мы так и не дождались, и Дэни сказал, что мы вернемся часов через пять-шесть.
Неширокая асфальтированная дорога ведет к горам, она еще мокрая от недавнего дождя. Небо затянуто густым туманом, но уже чувствуется приближение солнца, — оно вот-вот прорвет пелену. На огромных полях для гольфа кое-где торчат фигурки с клюшками. Сосновый лес, взбирающийся по крутым каменистым склонам, — по нему не погуляешь, на него можно только пялиться… Даже здесь, вдали от грязного города и автоматчиков, на каждой ветке висит напряжение… 220:) — такое ощущение — прикоснись, и ударит током.
— Дэни, тебе здесь нравится?
— Двойственное ощущение. Если снести все, что понастроили люди, наверное будет красиво. А так… нет, здесь как-то тревожно.
— Я тоже это чувствую, но никак не могу понять, отчего. Вроде бы здесь, в горах, должно быть не так, как в городе… Или это я попросту не могу расслабиться, сбросить груз впечатлений?
— А ты думаешь, что настроения людей никак не влияют на дух всего места?
— Я не знаю… а как это можно выяснить? Чем это можно измерить?
— Своими ощущениями, конечно, больше нечем.
— Разумеется… Ну в общем да, разумеется:) Разве вообще можно понять, что такое мир без своих ощущений? Ведь что бы я ни поняла, это все равно будут МОИ ощущения, МОИ восприятия. Я часто думаю об этом. Но я вижу еще вот что — мои восприятия не являются чем-то незыблемым. Сегодня это может быть одно, завтра — другое, а ситуация может быть одна и та же. Например, эти места. У меня нет уверенности в том, что завтра я буду их видеть такими же, как сегодня, а это значит, что нет никаких оснований считать, что здесь и впрямь все пропитано тяжестью, ведь это могут быть особенности именно моего и именно сиюминутного мировосприятия. Хотя… вот и ты говоришь, что чувствуешь то же самое, да и эти рассуждения словно скользят по поверхности, не касаясь сути, а могут ли вообще рассуждения коснуться сути? И что такое «суть»? Вроде понимаю, а выразить не могу… или не понимаю… в общем темный лес:)
— И все-таки сегодня ты воспринимаешь это место именно так. Твое состояние, лица людей, горы, воздух, интонации прохожих, их взгляды — во всем этом ты чувствуешь напряжение, ведь так?
— Да, так. Но из этого не следует, что это напряжение существует независимо от меня.
Задумался… на его лице не выражается никакого недовольства или разочарования, и это приятно, по-настоящему приятно. Подавляющее большинство людей, с которыми мне приходилось разговаривать на самые разные темы, проявляют чудовищную нетерпимость, когда их картине мира или точке зрения угрожает хотя бы едва заметная опасность, а если они не могут что-то объяснить, то впадают в беспокойство и раздражение. Когда в чем-то нет ясности, то обычно берется наиболее удобное, комфортное объяснение. Люди не хотят расставаться ни с одним из своих убеждений, даже если речь идет такой ерунде, как преимущества ручной стирки в сравнении со стиральными машинами. Я помню, что однажды умудрилась проспорить на эту тему три часа, отстаивая машину как средство сэкономить время и спину, а мои оппоненты, молодая семейная пара, отстаивали ручную стирку, как единственно возможное средство добиться настоящей чистоты и белизны. Через три часа мы окончательно возненавидели друг друга, так и не найдя ни одной точки, в которой могли бы согласиться друг с другом, после чего больше ни разу не встречались. Что уж говорить о таких убеждениях, на которых держится вся замысловатая конструкция жизненных устоев, — о семье, отношениях между мужчиной и женщиной, воспитании детей и так далее. Мои собеседники всегда находили возможность испытать ту или иную форму неприятия, если я аргументированно отстаивала мнение, противоречащее их привычным убеждениям. Даже больше того — именно в том случае, когда возражение было аргументировано, возникала наиболее яркая форма неприятия, поэтому я поняла, что практически любое общение между людьми — это просто пикировка схемами, это даже и не общение вовсе. Люди как параллельные прямые — никогда не пересекаются в этом общении, хотя им и кажется, что они вступают друг с другом в контакт.
— Это известная точка зрения, — мир не существует вне нас, но мне пока что это непонятно, — сказал Дэни после нескольких минут молчания. — Ведь совершенно ясно, что от того, что меня не будет, мир не перестанет существовать. Например, завтра я могу умереть, и я точно знаю, что мир останется, ведь каждый день кто-то умирает, а мир остается. Люди приходят и уходят, но мир не исчезает. Исчезнет только мой мир… хотя это еще большая загадка — как же так может быть? Наверное, это самое сложное, что можно вообразить — что Я могу исчезнуть, прекратиться… это выше моего понимания, я просто не хочу об этом думать, я не знаю — как об этом думать.
— С тобой приятно разговаривать, Дэни. Даже если мы ни к чему не придем… все равно — приятно. Я даже не знаю что именно мне так нравится — возможно, искренность?
— Любопытно…
— Что именно?
— То, что ты говоришь об искренности, как о главном… я сейчас скажу — почему, но сначала хочу сказать тебе, что…
Дэни замолчал и остановился, я тоже, некоторое время мы стоим и смотрим друг на друга. Молчание, установившееся между нами на эти несколько минут, совсем не тяжелое, в нем нет напряженности, как это всегда бывает.
— А ведь искренность есть не только в твоих словах, Дэни, но даже в твоем молчании. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Нет, не понимаю.
Легкий всплеск разочарования.
— Не понимаешь?
— Нет… но чувствую! Прекрасно чувствую!:)
Мы рассмеялись, и маленькие горные вороны подхватили наш смех, унося его к вершинам, полянам.
— Ты играешь со мной:) — шутливо толкаю его плечом.
— Конечно. И тебе это нравится. Я знал это с первого же момента, когда увидел твои глаза.
— Я тоже…
— А что у нас там насчет существования мира вокруг нас? На чем мы остановились?
— На том, что ты пообещал сначала мне что-то сказать про искренность, забыл?
— Да… я вот пытался определить — что для меня самого является самым главным, самым-самым, что ни за что нельзя потерять, забыть. Ум — ерунда, я согласен жить не будучи слишком умным. Красота? Нет… Искренность. Искренность — это то, на чем я неизбежно останавливал свой выбор. Без нее я труп. Мне
