«Если», 2009 № 11

эмоций, и подумал: «Почему у меня такое чувство, будто приходится оправдываться перед машиной?». А вслух сказал:

— А тебе и не надо понимать, Моуз. Всё, что тебе надо делать, это идти рядом, когда я начну обход.

Я безуспешно пытался встать, когда титановая рука вдруг легко подняла меня с сиденья и мягко поставила около стола.

— Никогда так больше не делай! — отрывисто проговорил я. Голова все еще кружилась: алкоголь и шок от внезапного перемещения с места на место. — Когда мне понадобится помощь, я скажу. Ничего не делай, пока тебе не разрешат.

— Да, сэр, — откликнулся Моуз так быстро, что я был ошеломлен.

«Ну с твоей-то программой все в порядке», — скривившись, подумал я; мое замешательство и подпитываемый алкоголем гнев испарялись, когда я медленно и осторожно вышел из двери и потопал по коридору.

Я начал обход и добрался до первого «ока следящего», пункта проверки, который отсканировал меня и позволил пройти в следующую секцию здания. Моуз послушно сопровождал меня, всегда на шаг позади, строго по протоколу. Ему запрещалось заходить в секцию Н, так как его программа не включала в себя починку тамошнего тяжелого оборудования, а потому робот терпеливо ждал, пока я обойду ее и вернусь. Головной компьютер фиксировал время прохождения через каждый сканер, и это позволяло моему начальнику знать, своевременно ли я закончил очередной обход и проводил ли его вообще. Последнее время нарушения случались все чаше. Пока я получил два устных предупреждения и один нелестный письменный отзыв, касающийся моей работы. Я знал, что не могу позволить себе больше ни одного прокола.

Когда мы проходили через сборочный цех, я несколько раз, к сожалению, был вынужден привалиться к Моузу. Мне даже пришлось пару раз остановиться, чтобы подождать, когда помещение перестанет вращаться вокруг меня. Во время второй такой вынужденной остановки я понаблюдал за приписанными к этому цеху роботами — и в первый раз по-настоящему посмотрел на них.

Я пытался точно установить, почему их действия казались… ну, необычными, своеобразными что ли, но не мог определить причины кажущейся странности. Они занимались сборкой сложных изделий из простых деталей, и в этом не было ничего странного. А потом меня словно ударило — необычной была тишина. Они молчали. Ни один из них не взаимодействовал с другим. Роботы лишь передавали предметы — в основном инструменты — туда и обратно. Не было слышно ни единого слова, только звук работающих механизмов. Интересно, почему я никогда не замечал этого раньше.

Я повернулся к Моузу, чей взор постоянно держал в центре внимания меня, а не роботов.

— Ребята, вы что, никогда не разговариваете? — спросил я его с некоторым пренебрежением. Влияние алкоголя понемногу проходило.

— Я разговаривал с вами, сэр, — резонно ответил мой металлический спутник.

Перед тем как я мог лишь раздраженно вздохнуть или ругнуться, Моуз задрал голову вверх и чуть набок, будто размышляя. Я никогда раньше не видел, чтобы робот внешне проявлял какие-то человеческие манеры.

— Или вы интересуетесь, говорим ли мы между собой? — спросил Моуз и подождал моего кивка, прежде чем продолжить: — В этом нет необходимости, сэр. Мы получаем приказы напрямую от главного компьютера. Нам надо говорить лишь тогда, когда начальник задает прямой вопрос.

— А вот ты всю ночь то задаешь мне вопросы, то предлагаешь свое мнение, — указал я и внезапно осознал, что именно манеры Моуза я счел необычными, а вовсе не поведение роботов на линии сборки. Я не привык, чтобы железяки общались со мной так, как это делал Моуз последние полчаса.

Я чуть ли не видел, как в его голове вертятся шестеренки, когда он обдумывал ответ.

— В мою программу устранителя неполадок заложены специфические подпрограммы, позволяющие определять, тестировать, делать выводы и ремонтировать продукцию, которая возвращена на завод как поврежденная. Эти подпрограммы всегда активны.

— Иными словами, ты запрограммирован с изрядным любопытством и достаточной обучаемостью, чтобы заметить и устранить кучу разнообразных поломок, — прояснил я для себя. — Потому ты и задаешь вопросы… Но откуда у тебя способность составлять собственное мнение?..

— Это не мнение, сэр, — сказал он.

— Неужели? — возмутился я, раздраженный тем, что мне перечит машина. — Что же это тогда такое?

— Выводы, — отозвался Моуз.

— Мой гнев испарился, сменившись кривой улыбкой. Я бы ответил ему одним словом: «Семантика» — но следующие полчаса мне пришлось бы объяснять смысл этого понятия.

Мы болтали о том о сём, в основном о заводе и его деятельности, пока я совершал обход, и, как это ни странно, компания Моуза оказалась удивительно приятной, даже несмотря на то, что он машина. Потому я не отпустил его, даже когда успешно завершил первый обход здания. К тому же в ту ночь никаких ремонтных работ не требовалось.

Когда утренние лучи солнечного света пробились в здание через затянутые грязной пленкой окна, я осознал, что первый раз со дня смерти Кэти провел время «в компании» с кем-то (в этом случае — с чем-то). С тех пор как я убил ее, я не позволял себе ни с кем сближаться, даже просто разговаривать по душам, и вот теперь проговорил с Моузом всю ночь. Ладно, он не был лучшим собеседником в мире, но я предварительно оттолкнул прочь всех — из страха, что в моем обществе они неминуемо попадут в беду, как это случилось с Кэти. До меня дошло, что робот не может попасть в беду из-за меня, потому что я не смогу убить вещь, изначально не являющуюся живой.

Возвращаясь домой на поезде, я оценил результаты этого «тонкого» наблюдения. В тот момент я размышлял о последней теме нашего с Моузом разговора, перед тем как отпустить его на рабочую станцию. Я как раз тянулся к заветной бутылочке, припрятанной в секретном местечке, когда он заставил меня вздрогнуть одним из своих обезоруживающих выводов.

— Эта субстанция портит ваше программирование, сэр. Вы должны воздерживаться от ее употребления во время работы.

Я пристально уставился на него, едва удерживая злобный протест на кончике языка, когда осознал, что сегодня я был более внимательным и собранным, чем в любую свою смену последние месяцы. Фактически, на этой неделе я в первый раз завершил каждый из обходов по графику. И все это потому, что не хлебнул ни капли алкоголя с самого начала смены.

Чертов робот был прав.

Я долго смотрел на него, прежде чем ответить:

— Мое программирование было повреждено до того, как я начал пить, Моуз. Я сломался.

— Могу ли я предложить некоторый ремонт, чтобы помочь вам функционировать более эффективно, сэр? — осведомился он.

Онемев, я обдумывал ответ — и на сей раз не воздействие алкоголя связывало мне язык. Что же могло побудить робота добровольно и самостоятельно предложить подобное решение?

Я пристально посмотрел на всегда бесстрастное лицо робота. «Должно быть, так работает его программа устранения неисправностей», — подумал я, а вслух сказал:

— Люди устроены не так, как механизмы, Моуз. Мы не можем постоянно исправлять свои поврежденные или порой барахлящие элементы.

— Я понимаю, сэр, — откликнулся Моуз. — Также не все механизмы подлежат починке. Тем не менее дефектные части могут быть заменены новыми, чтобы функционировало целое. Разве у людей не так?

— В некоторых случаях, — ответил я. — Конечно, можно заменить отказавшие конечности и большинство внутренних органов искусственными, однако поврежденный мозг заменить нельзя.

Моуз снова задрал голову вверх и чуть набок:

— Разве его нельзя перепрограммировать?

Я помолчал, тщательно обдумывая ответ: