Он криво усмехнулся.
— Наш проект продвинулся намного дальше чистых предположений. Недавно мы создали конструкцию или, если угодно, устройство, которое подтверждает кое-какие теории.
— Теории?
Что бы его ни тревожило, он все равно оживлялся все больше и больше по мере погружения в свою любимую тему.
— Мы начали с того, что решили опровергнуть теорию Большого Взрыва. И сделали другой вывод из общеизвестных астрономических наблюдений. Небесные тела, такие как звезды и галактики, движутся тем быстрее, чем дальше они находятся от наших телескопов. Учитывая расстояние, мы положили в основу преобразование массы в энергию, поскольку эти тела движутся со скоростью, близкой к скорости света, образуя таким образом границу нашего пространства-времени. Хотя уничтожение космоса с последующим воссозданием и возможно, мы сочли эту идею слишком неэлегантной. Поэтому далее мы предположили, что энергия, возникающая в результате преобразования, возвращается от границ к Вселенной в целом, где превращается в свободную материю.
— Вы говорите об установившемся состоянии?
— Да, но не в том смысле, в котором понимали его Голд, Бонди, Хайл или Фагерквист. Рад, что ты знакома с этим термином, хотя лично я предпочитаю называть это «непрерывным созиданием».
— Так как же машина…
— Выслушай меня до конца. После этого мы спросили себя: каким образом может возвращаться эта энергия. После долгих расчетов и размышлений я решил, что на границе катаклизм должен быть достаточно интенсивен, чтобы открывать некий путь к внешнему множеству измерений и проталкивать преобразованную материю за пределы нашей Вселенной. Затем я предположил, что чужое пространство не сможет взаимодействовать с этой энергией и возникающее в результате противодействие… э… вернет энергию в материальное состояние. Учитывая тот факт, что внешние измерения не могут удерживать материю, структура которой является отражением нашей реальности, получается, что конденсат в результате возвращается в наше пространство. Я назвал этот цикл тау-процессом.
Хватайте тазики, девочки, с небес льется материя.
— Изящная концепция, доктор. Но где же опасность?
Он бросил на меня строгий взгляд.
— Терпение. Если теория тау-процесса верна, стоит также рассмотреть и распределение возвращенной материи.
— А стоит ли?
— Тогда давай немного порассуждаем. Если материя попросту вернется к исходной точке, наша Вселенная рано или поздно превратится в огромную пустую сферу с тонкой колеблющейся оболочкой, а это не укладывается в нашу гипотезу непрерывного созидания. Если материя будет возвращаться в одну и ту же точку, там неизбежно возникнет черная дыра колоссальных размеров, что опять же не соответствует нашей центральной концепции.
— Понятно, но разве это не походит на подготовку к новому Большому Взрыву?
Несколько мгновений он смотрел на меня со смесью удивления и одобрения.
— Ценное замечание. Я уже не раз говорил, что твоя текущая должность, возможно, не позволяет тебе раскрыть весь имеющийся потенциал. Как бы то ни было, мы отошли от традиционной теории и стали рассматривать альтернативы, но не ради того, чтобы вернуться обратно, едва столкнувшись с трудностями. И кроме того, что же, по-твоему, должно вызвать взрыв этой гигантской черной дыры? Мы предположили, что две рассматриваемые реальности выровнены или, наоборот, смещены относительно друг друга таким образом, что возвращающаяся материя распространяется весьма широко, что, в свою очередь, позволяет протестировать правильность всей модели на практике.
— Вот о чем я действительно желаю услышать.
— Сейчас услышишь. Если тау-процесс продолжается вечно или хотя бы парочку квадриллионов лет, каждая частица в нашей Вселенной уже должна была так или иначе пройти через наше теоретическое гиперпространство множество раз.
— Ух ты. Интересная складывается картина…
— Так не логично ли будет предположить существование некоего накопительного эффекта, вызванного таким количеством переходов?
Я пожала плечами.
— Да как мне… а, черт, разжуйте, пожалуйста, и эту часть.
Какое-то мгновение он выглядел раздраженным, но все же продолжил:
— Учитывая рассматриваемый отрезок времени, каждая частица, дошедшая до наших дней, должна была когда-то побывать в черной дыре, а после освободиться, когда эта дыра достигла границы трансформации.
Я начала упускать нить разговора и потому просто кивнула. Он наклонился ко мне.
— Наконец, рассмотрим запутанность квантовых состояний. Ты знаешь, что я имею в виду под «запутанностью»?
— Конечно, я ходила на физику — на курсы в средней школе и на «физику для гуманитариев-невежд» в колледже. Это когда две субатомные штучки влияют друг на друга, несмотря на то что находятся в разных часовых поясах.
Он фыркнул.
— Забавно, но довольно близко к цели. Одна из моих коллег — она специализируется на запутанности — считает, что условия внутри черной дыры способствуют возникновению огромного числа запутанных сущностей, то есть этих твоих «штучек». Она предположила, что такие сущности остаются запутанными на протяжении всего тау-процесса. И более того, связаны они через гипервселенную.
— Постойте-ка, — я пыталась привести свои мысли в порядок. — Вы хотите сказать, что каждая частица в нашей Вселенной как-то… связана с этим другим измерением?
Он изобразил аплодисменты.
— А также, пусть незначительно, связана через вторую вселенную с любой другой частицей! Теперь ты знакома с нашей рабочей теорией, — он смотрел куда-то вдаль, сквозь меня. — Мы создали чисто математическую модель нетронутого атома углерода и сравнили ее с реальным атомом. С учетом того, что небольшие различия могло внести огромное число тау-циклов, мы вычли возмущения и получили частоту тау, которая, как мы надеялись, имеет отношение к сути гипервселенной.
— Я все еще с вами, ну, или вроде того.
Он заговорил быстрее.
— Затем мы послали луч когерентного света через линзу, содержащую сверхохлажденный конденсат Бозе — Эйнштейна, замедляя свет до скорости улитки и давая фотонным волнам взаимодействовать с магнитным полем, колеблющимся на частоте тау. Пройдя через линзу, свет достиг цели — заряженного диска из цезия. Повторив эксперимент с другим диском, но без колебаний, мы надеялись увидеть различия между состоянием возбуждения наших двух целей, потому что часть фотонной энергии предположительно могла исчезнуть в гиперпространстве.
Я поняла примерно треть.
— И что же случилось?
— Результат оказался, мягко говоря, неожиданным. Мы установили различные сверхчувствительные детекторы для измерения энергетических колебаний, включая инфракрасные датчики и наш недавно разработанный ДГГ — ты помнишь, как я рассказывал об этом устройстве? Я горжусь им.
Не мешает послушать еще. Я слышала это всего пару тысяч раз.
— Конечно, ваш гравитационный нюхач и локатор потерявшихся кисок.
Он даже не улыбнулся.
— Именно. Но когда мы провели первый эксперимент с нашим тау-генератором, цель попросту исчезла.
— Правда? То есть она… дезинтегрировалась?
— Не в моем понимании этого слова. Если бы от нее остались молекулы или даже атомы, мы бы их засекли. Но не осталось вообще ничего. Очевидно, мы смогли проделать дыру, ведущую в другую
