пронзительным, хотя немного утомленным взглядом умных глаз. Его сопровождали секретари, какие-то полковники, разодетые дамы.
– Великолепный механизм, - сказал он о Звере, опускаясь в кресло.- Разрешите курить?
И легким движением кисти отослал сопровождающих.
Их оставили вдвоем.
Человек сел на свое обычное место - за письменный стол. Его широкое, твердое, скуластое лицо казалось, пожалуй, простоватым, плебейским рядом с тонко очерченным профилем первого министра.
– Видите ли, Зверя нельзя считать просто механизмом или, положим, биомеханизмом. Конечно, теоретикам предстоит еще сформулировать… осмыслить… - Он правой рукой теребил коротко подстриженную бородку, в которой уже поблескивали первые редкие иголки седины. - Но ясно одно: Зверь больше, чем механизм. Он ведь знает страдание и боль. А может быть, именно способность страдать, испытывать боль и делает человека человеком, высшим существом? Ведь только тот, кто знал боль, может понять боль другого. Ведь только тому доступен подвиг, кому есть чего страшиться. Кто уязвим…
Дымки усталости уже не было в глазах первого министра.
Он слушал с интересом, закинув ногу на ногу, переплетя на колене свои длинные гибкие пальцы. В них курилась забытая папироса.
– Если я вас правильно понял, - сказал он, не меняя позы, - вы считаете, что способность к самопожертвованию является одним из признаков высшего существа. Определяющим признаком, - уточнил он. - Так ли это? А разве не потребность властвовать, подчинять себе жизнь, ход событий, - он поднял на Человека умные холодные глаза, - разве не способность жертвовать другими во имя поставленной цели…
В дверь постучали.
– Потом, - сказал первый министр, не повышая голоса.
Стук прекратился.
– Нужно быть честным в духовных вопросах до конца. Нужно научиться дышать разреженным горным воздухом интеллектуальных высот, видеть где-то внизу под собой жалкую суету политиков и наивное себялюбие народов. - Он увлекся, голос его, от природы глухой и тусклый, звучал теперь раскованно, на впалых щеках загорелись пятна румянца. - Мир - арена избранных. Что хорошо? Все, что усиливает чувство власти, волю к власти в человеке с большой буквы, свободном от ребяческих оков так называемой морали. Что дурно? Все, что от слабости. Что опаснее любого разврата, любой скверны? Сострадание ко всем неудачникам, слабым, сбитым с ног жизнью, сострадание к толпе. Вялое, раннехристианское (смотри случай смерти Назареянина). - Тонкие губы премьера тронула презрительная усмешка. - Или сострадание действенное, активное, опирающееся на порочную теорию равенства, - голос его стал настороженным, - как у коммунистов. Коммунизм практически отрицает отбор, он поддерживает то, что созрело для гибели, для гниения, защищает приговоренных…
Человек, заправив пустой левый рукав в карман пиджака, вышел из-за стола и встал возле окна. Моросил дождь, внизу, как всегда, сплошным потоком двигались мокрые спины зонтиков - знакомая картина, которую он любил, которая стала такой привычной за эти годы.
Первый министр тоже поднялся и встал рядом с ним.
– Мы с вами над. толпой. Вы - князь техники. И я… - В дверь опять постучали, на этот раз более настойчиво. - Да, войдите.
Вошел секретарь и почтительно изогнулся, не решаясь заговорить.
Первый министр продолжал, обращаясь к Человеку, но уже совсем другим голосом, официально и немного утомленно:
– Вы много сделали для родины, для народа. Народ вас благодарит. Вам будет присвоено звание Создателя Зверя и вручен высший орден Пылающего Сердца Христова. Таково решение Государственного Совета, которое я два часа назад с большим удовлетворением скрепил своей подписью. - Он едва заметно наклонил лысеющую голову. - Поздравляю!
И легким движением кисти разрешил секретарю говорить.
– Вы просили напомнить… обед у президента академии Наук и Искусств, - зашелестел секретарь. - В честь Создателя Зверя…
Человек стоял у окна. Расчистилась полоса неба ровного бледно-голубого тона, робкие лучи неяркого осеннего солнца легли пучком вкось, улица вся высветилась, зазолотела. Крыши и зонтики, мокро отсвечивая, казались только что окрашенными, свежо и сильно выделялись на белесоватом туманном фоне. А на душе у Человека было сумрачно, как будто он заглянул в глубокий темный колодец, где неподвижно стоял круг замшелой зеленой воды, не отражая звезд.
4. УЧЕНИК
Лет восемь назад, когда Зверь только был собран и шла отладка, в мастерских появился ученик слесаря, узкоплечий, вертлявый, гибкий, как канатная плясунья, голодный и неунывающий. Он смотрел на мир невинным, безмятежным взглядом - особенно если перед этим стянул у торговки пару пирожков или у мастера гаечный ключ, который, как известно, тоже можно выменять на что- нибудь съестное. У матери, вдовы грузчика, их было пятеро, он - старший. На улице он заговаривал со всеми встречными, дружески задирал шоферов, любой хорошенькой женщине - будь она цветочница или герцогиня - отпускал скорострельную очередь отборных комплиментов; а если полицейский делал ему замечание, то скалил зубы, точно волчонок, огрызался, как и положено сыну докера и внуку докера, с молоком матери всосавшего ненависть ко всем шпикам, штрейкбрехерам и полицаям.
Мальчишка оказался на редкость способным к технике.
Вещи его слушались, он, как говорили старики рабочие, знал петушиное слово. Но проказил так отчаянно, что несколько раз его выгоняли - и тут же брали обратно. Приходила мать, грубоватая крепкая женщина, больше привыкшая ругаться, чем плакать, ожидала Человека при выходе на улице, клялась и божилась, что она проучила этого стервеца, содрала ему всю кожу с задницы, что он будет теперь шелковый, ну, просто ангел, а не мальчик. И Человек, чуть улыбаясь, махал рукой: “Ну, если ангел…” Когда Зверя отладили и поселили честь по чести в ангар, к нему приставили для ухода и обслуживания двух докторов наук, пятерых кандидатов, не считая энного числа аспирантов, дипломантов и прочего ученого народа. А им в помощь дали ученика слесаря - для черной работы.
Ученые люди мерили Зверю температуру, давление, брали срезы кожи и посылали на анализ, лезли в нутро, что-то там тоже соскребали и измеряли - словом, трудолюбиво л упорно собирали материал для своих научных диссертаций.
Доктора, естественно, хотели стать академиками, кандидаты - докторами, аспиранты и дипломанты - кандидатами. Тем временем мальчишка, на свой лад привязавшись к Зверю, старался, как мог, украсить и облегчить его жизнь. Выбирал куски мяса невкуснее, рубил их помельче, именно так, как Зверю нравилось. Особой мягкой шваброй с длинной ручкой ежедневно чистил его кожу, все глубокие складки. Рассказывал Зверю последние городские новости, уличные происшествия, пел очередную новую песенку, под которую в тот вечер танцевали на площадях и бульварах:
Ты без супа? Ну и что ж?
Хлеба в доме не найдешь?
Не такой уж это редкий случай.
Мир но болыю-то хорош.
Он на ежика похож,
И достался ежик нам колючий…
И как-то так само собой получилось, что ученик слесаря стал чем-то вроде старшего среди всей этой ученой братии.
Он - и только он - снаряжал Зверя в путь, готовил все необходимое, провожал его от ангара до стартовой воронки.
Он - и только он - первым встречал Человека и Зверя по возвращении. И сразу кидался осматривать лапы Зверя - не повреждены ли фрезерные барабаны, - вычищать землю,
