Поэтому выдвинул другой аргумент: — Но ведь я тоже издаю приказы и сочиняю инструкции.
— Вы сами сказали: робот делает то, что ему положено. Возможно, вы задуманы, как робот, издающий приказы.
Подсвечников решил изменить тактику.
— А в чем, по-вашему, основное отличие робота от человека?
— Роботу все равно чем заниматься.
— Вот видите! А мне не все равно.
— В таком случае почему вы и в животноводстве подвизались, и в кинофикации руководили, и у торговле?
— Гм… А чем еще отличается робот от человека?
— Отсутствием интереса к конечному результату своей деятельности.
— Ага, отсутствием! А у меня — наличие.
— Наличие чего?
— Наличие интереса.
— Нет, к сожалению, у вас именно отсутствие наличия и, наоборот, наличие отсутствия.
— Нет, у меня наличие наличия и отсутствие отсутствия. Потому что, если бы у меня было отсутствие наличия, я бы не говорил, что у меня наличие отсутствия…
Игра в ничего не значащие слова была так хорошо знакома Петру Ивановичу, что тут он бы наверняка выиграл. Но в эту минуту Подсвечников вспомнил, что он, в сущности, спорит сам с собой. А самому себе он, конечно, мог признаться как в отсутствии наличия, так и в наличии отсутствия настоящего интереса к результату своей деятельности.
— Ну, хорошо, вот вам еще одно доказательство того, что я человек. Вы мне приснились. Так? Следовательно, я вижу сны. А роботы снов не видят. Вот!
— Только сами роботы могут знать, видят они сны или нет.
Да, спорить с гидом становилось все трудней, и в конце концов в запасе у Подсвечникова оставались только такие дамские аргументы, как:
1. “Если вы сами робот, то не думайте, что все тоже роботы”.
2. “Кто вы такой, чтобы я перед вами отчитывался?”
И наконец:
3. “А я вообще не желаю разговаривать в таком тоне”.
И когда Петр Иванович уже собирался пустить в ход эти жалкие фразы, зазвонил телефон: Подсвечникова срочно вызывали на совещание в главк.
Но и по дороге в вышестоящую организацию и во время совещания Подсвечников продолжал обдумывать свой разговор. И опять обдумывание сводилось к тому, что он постепенно привыкал к мысли, что, может быть, он действительно робот. Ну, может, не совсем робот, а так вроде как бы робот. А может, и совсем. Наука дошла до того, что все возможно.
И вдруг Петр Иванович услыхал свою фамилию. И хоть он, погруженный в невеселые думы, не слыхал, о чем говорили до этого, но по одной только интонации, с какой его фамилия была произнесена, он почувствовал: сейчас с него будут снимать стружку. И не ошибся.
Стружку снимали толстыми слоями. Подсвечникова обвиняли и в безынициативности, и в бездумности, и в равнодушии. И каждое обвинение еще и еще раз доказывало, насколько прав был кибернетический гид в своих предположениях.
А начальник главка прямо сказал, что он впервые видит работника, который бы так активно не хотел работать и до такой степени не справлялся с порученным ему делом.
И тут произошло то, о чем и сегодня еще помнят в главке.
А произошло следующее: во время выступления начальника главка Подсвечников вдруг радостно захохотал, захлопал в ладоши и, продемонстрировав несколько па из народного танца краковяк, бросился целовать выступавшего.
И никто не мог знать, что Подсвечников сделал это потому, что начальник главка невольно подсказал ему тот самый аргумент, благодаря которому он, Подсвечников, сразу поставит теперь на место зарвавшегося кибера.
Да, наука может все.
Но кому придет в голову делать именно такого робота, который бы не хотел работать?! Кто специально станет создавать кибера с таким расчетом, чтобы он не справлялся с порученным ему делом?!
А он, Подсвечников, работать не хочет! Он не оправляется! Значит, он не робот! Он — человек!!!
И в эту ночь Петру Ивановичу снились только самые приятные сны, несмотря на то что он плотно поужинал. На радостях он даже позволил себе перед сном выпить, ибо он — человек и ничто человеческое ему не было чуждо!
РАССКАЗ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ БЫЛ ГЕНИЕМ
Этот препарат называется просто: “Озарин”.
Если вы захотите стать на 5 минут гениальным, зайдите в аптеку и в отделе готовых лекарств купите его. Правда, озарин отпускается по рецептам, но вы попросите — и вам дадут его так.
Человек, открывший озарин, был моим лучшим другом. Еще тогда, когда нигде и ни за какие деньги нельзя было достать этот препарат, потому что каждый миллиграмм его выдавался на руки только после соответствующего постановления Организации Объединенных Наций, — еще тогда мой друг подарил мне целую таблетку этого чудодейственного средства.
— Я знаю, — сказал мой друг, — что ты уже десять лет работаешь над своим изобретением. Эта таблетка поможет тебе с блеском завершить твой труд.
— Но действие таблетки продолжается всего пять минут.
— Ну и что? Пять минут гениальности — это более чем достаточно для любого открытия. Конечно, если бы, например, Ньютон не подумывал и раньше над тем, что такое тяготение, гениальная догадка вряд ли озарила бы его при виде падающего яблока. Но ведь сам момент озарения длился не более минуты. За одну минуту он увидел то, чего не замечал прежде, — увидел связь между вроде бы не связанными явлениями, и ему открылась Великая Истина. А у тебя будет пять таких минут. И ты столько лет вынашивал свою идею и накопил такое количество знаний, что достаточно будет мгновенного озарения, и все станет на свои места. Бери! — И он протянул мне плексигласовую коробочку, в которой находилась драгоценная таблетка.
И я сам, и все мои друзья не сомневались в том, что я талантлив и удачлив. В институте гордились мной, а изобретение, которому я отдал десять лет и которое считал главным делом всей своей жизни, могло принести мне в один прекрасный день настоящую славу. И таблетка озарина должна была приблизить этот день.
Едва мой друг ушел, я заперся, набрал полную авторучку чернил и, положив перед собой стопку бумаги, чтобы записывать все гениальные мысли, какие только придут мне в голову, проглотил таблетку.
Я проглотил таблетку и стал с нетерпением ждать, как проявится моя гениальность и какие великие истины откроются мне.
И озарин не подвел. Я действительно в тот же день довел до конца многолетнюю работу, увидел то, чего никто не замечал раньше, и великие истины открылись мне…
Уже в первую минуту действия озарина я увидел, что мое изобретение ни к черту не годится и не представляет собой никакого интереса…
Во вторую минуту я с гениальной ясностью понял, до чего я бездарен…
А оставшиеся три минуты гениальности я вдохновенно писал заявление директору нашего НИИ. Я просил разрешить мне прекратить работу над изобретением, ввиду полной бесперспективности
