длилось очень недолго — До того самого дня, когда отец в разговоре с матерью, понизив зачем-то голос, сказал, что не только разные поколения, но даже люди одного поколения видят и толкуют мир по-разному, и это, вероятно, первейшее условие постижения мира.
— И в конечном итоге, — добавил папа уже во весь голос, — прогресса.
Дня через три после этого Гри нашел в папиной библиотеке книжку о Джордано Бруно — человеке, которого сожгли за то, что он не хотел думать так, как другие. Но это было очень давно, утешал себя Гри, полтысячи лет назад. А потом он нашел другую книжку — и ему стало страшно, потому что этой книжке было всего сто четырнадцать лет и автор ее рассказывал о жестоких пытках, которым подвергали люди людей только за то, что одни видели и думали не так, как другие. И всегда почему-то были правы те, что казнили, и всегда были не правы казненные. А потом приходили новые поколения и судьи, и черное становилось белым, а белое черным. И это был уже последний суд, которого никто не пересматривал…
Отец дописал фразу и сказал Гри, что, пожалуй, лучше всего посидеть у окна.
— Хорошо, — сказал Гри, — я тоже люблю сидеть у окна.
В руках у Гри был альбом, и отец потянулся к пульту стенной мебели, чтобы выдвинуть столик, но Гри остановил его:
— Не надо, папа. Альбом будет лежать у тебя на коленях. Можно?
Отец подвинулся, и теперь они сидели в кресле рядом.
Отец листал страницы молча, мальчик тоже молчал, потому что никто не требовал у него объяснений. Перелистав весь альбом, отец вернулся к двенадцатой странице, где в джунглях пряталось чудовище, напоминавшее игуанодона, и спросил, какая страна здесь изображена.
— Сельвас, среднее течение Амазонки, — объяснил Гри. — Вчера доктор Мануэль из Белу-Оривонти рассказывал по телевидению, что он готовит новую экспедицию в долину Мадейры. Он говорил, что пора, наконец, развенчать Амазонку — принцессу Тайны.
Слушая сына, отец закрыл глаза. Потом, чуть-чуть приоткрыв их, так что Гри не мог понять, видит его отец или нет, сказал:
— Доктор Мануэль вправе строить какие угодно планы. Но мой сын мог сообразить, что в джунглях такой исполин, как игуанодон, не прожил бы и одного дня, потому что деревья, лианы и топи превратили бы его в беспомощную глыбу мяса.
— Ты прав, папа, я не подумал.
— Да, — кивнул отец, — и я очень рад, что ты понимаешь это. Но я не беспокоюсь, Гри, в школе тебе дадут знания упорядоченные, а не случайные, и таких алогизмов ты допускать не будешь.
Первого сентября Гри отправился в школу. Каштаны были еще зеленые, как в мае. На пятипалых листьях платана лежала серебристая сентябрьская пыль — тонкая и легкая, как пыльца с крыла капустницы.
Кроме Гри, в классе было еще тринадцать мальчиков и девочек. Учительница Энна Андреевна построила их парами и сказала, что осмотр школы они начнут с верхнего, седьмого этажа, чтобы не подыматься лишний раз на лифте.
На седьмом этаже было тихо, как в музее энтомологии.
Три стены каждой комнаты были заняты электронными аппаратами, четвертая — огромным, от стены до стены, окном. Посреди комнаты стояла парта, за этой партой сидел мальчик.
Во всех комнатах сидели мальчики, и только в одной, предпоследней, Гри увидел девочку. А последняя вообще пустовала.
Энна Андреевна вдруг рассмеялась — он был очень странный, ее смех, в тишине загадочного седьмого этажа — и сказала, что здесь сидят непослушные дети и последняя комната ждет не дождется какого-нибудь новичка. Но Энна Андреевна, конечно, уверена, что из ее класса в эту комнату никто не попадет.
— Так, дети? — весело произнесла учительница.
— Так, — ответили дети очень серьезно, очень тихо.
На шестом и пятом этажах были учебные лаборатории, на четвертом и ниже — классные комнаты. Во дворе особняком стояли два одноэтажных дома — школьные мастерские и спортзал. Спортзал был, собственно, тремя залами — бассейном, баскетбольной площадкой и отсеком легкой атлетики.
В бассейне Энна Андреевна разрешила искупаться тем, кто умеет плавать. Пятеро, оказалось, не умеют. Гри был очень удивлен, а учительница прижала этих пятерых к себе и очень бодрым голосом сказала, что это сущий пустяк — научиться плавать, и через полгода они будут плавать так, что даже акула за ними не угонится.
— Так, дети? — опять спросила учительница, весело, и звонко.
И дети ответили очень серьезно, как в первый раз:
— Так.
Гри посадили рядом с девочкой. Девочку звали Илой. Гри пол-урока рассматривал ее, а она ни разу не глянула в его сторону и во время перерыва сказала, что разглядывать человека во все глаза неприлично и, кроме того, он, Гри, мешает ей. этим своим разглядыванием.
— Но, — возразил Гри, — человек должен уметь сосредоточиться, и тогда ему никто не будет мешать. Ты не умеешь сосредоточиваться.
— А ты невоспитанный мальчик, — Ила только чуть-чуть, самую малость, повысила голос, — и я скажу учительнице, чтобы она пересадила меня.
На следующем уроке Эниа Андреевна сделала Гри первое замечание. Она так и сказала:
— Гри, я делаю тебе первое замечание.
— Да, — подтвердил Гри, — первое, — и еще сообщил при этом, что он умеет считать до миллиона.
Энна Андреевна очень внимательно и долго смотрела на него, а потом вдруг улыбнулась и сказала:
— Это очень хорошо, что ты умеешь считать до миллиона. Дети, кто-нибудь еще умеет считать до миллиона?
Над партами поднялись тринадцать рук. И тогда Энна Андреевна велела всем опустить руки, а Гри разрешила сесть на место.
Дома Гри нарисовал в альбоме тринадцать рук с глазами на ладонях и сверху написал: “Они умеет считать до миллиона”.
А потом он нарисовал бегемота, носорога и слона в террариуме, отгороженном рвом, и подписал снизу: “А вы умеете считать до миллиона?” И, подумав немного, добавил: “А на вас смотреть прилично?” Вопрос был нелепый, и Гри знал, что вопрос этот нелепый, ведь для того и существовали зоопарки, чтобы люди могли рассматривать зверей. Но почему, думал Гри, рассматривать зверей можно, а людей нет? Люди рассматривают зверей, чтобы побольше о них узнать. А разве Илу он рассматривал не для того же? И наконец, разве не для того человеку глаза, чтобы смотреть и видеть? И все-таки учительница встала на сторону Илы, и мама, если бы она была при этом, тоже поддержала бы Илу. А папа?
— Папа, скажи, почему неприлично разглядывать человека?
— Условность, Гри, люди так договорились между собой. Но нужно ли это? — Папа пожал плечами. — Я думаю, это прошлое, которое люди просто не успели еще пересмотреть.
Полгода, от сентября до марта, тянулись бесконечно долго.
У Гри было странное ощущение, будто эти полгода впятеро больше всей его прежней жизни. Каждый день на каждом уроке Энна Андреевна говорила: “А теперь, дети, пойдем дальше”, но Гри почему-то не чувствовал этого движения вперед. Наоборот, очень часто у него возникала твердая уверенность, что они движутся вспять, что они возвращаются на исхоженные дороги и непонятно, зачем петляют на этих дорогах. Это было вроде того, как если бы они сейчас, на уроках алгебры, вдруг затеяли палочки писать.
А Ила чуть не после каждого урока говорила своей подруге Лане:
— На этом уроке было очень интересно.
И Лана отвечала ей важно:
— Да, было оченъ интересно. Энна Андреевна знает все на свете.
А потом они говорили о глупых детях из прошлого, которые даже в пятом классе изучали еще
