ЮНОША. Вот и сейчас не ходят. Мы в Петроград собрались, с Конной площади на Николаевский вокзал пехом… Скажи, а керосин есть, дрова?
СТАРИК. Нету, потому что…
ЮНОША. Сейчас тоже. Старые бараки ломаем, от холода спасаемся. У вас ломают бараки?
СТАРИК. Последние сносят. Но не оттого…
ЮНОША. А говоришь, достижения… Подожди, сейчас за стену выгляну - мы тут в доме сгорелом стоим. Может, пора уже.
Шаги, еще шаги… Грохот орудий.
Нет, пока стреляют, готовятся. Но скоро пойдет германец. Только им неизвестно, что у нас пушки тоже есть. С Путиловского вчера привезли две трехдюймовки. Уже на позицию поставили, окоп для снарядов, все… Они пойдут, а мы как жахнем. А потом конница налетит. Васька Гриднев, кавалерист, собрал по мужикам лошадей.
СТАРИК. Погоди!… Гриднев… Василий?
ЮНОША. Седел нет - из мешков поделали, стремена навили лыковые. Неделю ребят учит в атаку на кусты - рубят шашками. Лошаденки маленькие, брюхатые, но ничего. Сегодня ударят во фланг противнику.
СТАРИК (взволнованно). Подожди же! Вася Гриднев - я его знал. Воевали вместе… Слушай, ты где жил в Москве? Тебя как звать?
ЮНОША. Я?… Алексеев… Крестили Павлом. У Гавриловны жил, аптекарши. Дом на Серпуховском проезде, деревянный. Сам учеником на Михельсоне.
СТАРИК. Так это же я Алексеев! Павел Иванович… Я у Гавриловны жил. Первый этаж с крыльца налево. Шестеро наших заводских стояло у нее. Моя койка у двери сразу. Одеяло пестрядевое из деревни привез. А летом спал в дровяном сарае.
ЮНОША (недоверчиво). Ну?…
СТАРИК. Отец Иван Васильевич… Калужской губернии, Хотьково Думиничского уезда. Деревня Выселки.
ЮНОША (тревожно). Ну… и мой батя тоже.
СТАРИК. И под Питером я был - от михельсоновцев группа. Штаб в баронском доме сгорелом - как мы пришли, еще дымился.
ЮНОША. Тут вот тоже дым.
СТАРИК. Сапоги на мне были австрийские тогда, помню. Рука болела - мы в Петрограде ревизию частных сейфов делали в банке, буржуй ладонь прихлопнул железной дверцей. Со зла.
ЮНОША. Так он мне прихлопнул! Вот у меня тряпочкой зaмoтaнo.
СТАРИК (тихо.). Знаешь, ведь я - это ты.
ЮНОША. Ты - это я?… Как?
СТАРИК. Ну да. Только через время.
ЮНОША. Погоди! Ведь ты же старик, - дед. Тебе сколько, восьмой десяток небось?
СТАРИК. Семьдесят шестой пошел… Понимаешь, это они связали нас, соединили, которые из будущего. Сейчас ты и есть ты. А после станешь я… Смотри, как совпало, получилось. (Глубоко вздыхает.) Сердце даже прихватило. Где у меня корвалол?…
ЮНОША. Выходит, и мне стукнет семьдесят пять? Не верю.
СТАРИК. Еще бы! В двадцать лет допустить невозможно. И я не верил. Первые-то года какие длинные - из детства в юность. Каждый час чувствуешь, что живешь. Но потом она подкрадывается, старость. Отдельный день идет долго, а года быстро набираются, незаметно… Слушай, раз такое дело, я же тебя предупредить могу. Чтобы тебе мои ошибки миновать.
ЮНОША. Значит, это я, который вот со мной разговариваешь? Как здорово… Ну ты скажи, отец, как там у тебя… У меня все будет получаться? Мы с ребятами тут все разбираем - кто министром, кому армией командовать. Прежние-то теперь,- царские, все полетели. Наша будет власть. Ты объясни, кем я стану. Командиром фронта, а?
СТАРИК. Фронта?… Нет, не будешь.
ЮНОША. Ну, хотя полк под моим началом?
СТАРИК. Не. Провоюешь рядовым.
ЮНОША. А почему?
СТАРИК. Так получится. Не знаю.
ЮНОША. А потом? Как отстоим революцию… У нас лектор был, про звезды рассказывал, Луну, Солнце. Всем, говорит, надо учеными быть, грамотными.
СТАРИК. Ты ученым не станешь. Рабочий.
ЮНОША. Опять рабочий?
СТАРИК. Да.
ЮНОША. На Михельсоне?… И жить у Гавриловны в дому?
СТАРИК. Какая там Гавриловна! У нее дом отберут. Завод у Михельсона тоже. Все станет нашим. Но ты рабочий.
ЮНОША. А в песне поется: “Кто был ничем, тот станет всем”. Ты что же, не старался, не хотел подвиг совершить или что-нибудь?
СТАРИК. Еще как! Революция началась, только и думал, что героем стану, все меня будут знать.
ЮНОША. Вот и я мечтаю. Мы тут про подвиг думаем все.
СТАРИК. Ну правильно. Твои мечты, которые сейчас, и есть мои молодые мысли. Но не получилось.
ЮНОША. А почему? Ты расскажи, как прожил.
СТАРИК. Как прожил?… Семья, дети - три сына. Только они погибли, все мои сыновья. (Плачет.)
ЮНОША (тихо). Ты что, отец?…
СТАРИК. Видел-то их мало-мало. Почти ничего такого и сделать для них не мог особенного. Таня училась после гражданской, стала медиком, врачом. Выучилась - надо ехать в Среднюю Азию на трахому Там процентов до двадцати заболевали тогда глазами, слепли. По городам на улицах нищих незрячих - не протолкнуться. Потом на оспу в Поволжье, эпидемии подряд шли-целыми деревнями лежали. С холерой тоже боролась - тогда от холеры помирали тысячами.
ЮНОША. Сейчас мрут.
СТАРИК. Про это и разговор… В Белоруссии тоже была - там лихорадки болотные косили людей. А я здесь, в Москве, дома, один на все. Со смены с завода идешь, в очередях настоишься. Пришел, мальчишек потрепал по голове одного, другого. А дров наколоть, принести, поесть приготовить, постирать. Да суббртники, да воскресники. Сыновья росли сами. Потом сорок первый год, война. Смотрим с Танюшей, они уже в шинелях. Первым Павел пошел, такой красивый, высокий, как бывают молодые парни. И один за одним: “До свиданья, папа, до свиданья, мама”. Но не случилось свиданья.
ЮНОША. А дальше?… Бобылем остался?
СТАРИК. Дальше?… Дальше в сорок четвертом на лестнице звонок. За дверью девушка в гимнастерке - взгляд суровый… Вы Павел Иванович?… Ну, я… Мы с Павлушей вместе служили в части… Зашла и вдруг плачет. Убивается, слова сказать не может. Мне бы самому плакать, а я ее утешаю. Выплакалась: “Ладно, пойду…” - “Куда ты пойдешь, оставайся, квартира большая…” - “Я, - говорит, - замуж теперь никогда не выйду…” - “Почему не выходить, неужели, - говорю, - фашисты так над нами наиздевались, что и детей в России не будет…” И в сорок пятом тоже звонок. Парень. Этот про Колю рассказывал, младшего. Фотографии принес, ордена. Сам с Ленинграда, у него там все близкие погибли в блокаду… “Оставайся, места хватит.-” - “Ладно, останусь…” Теперь замминистра. Дочку Танюшей назвал - ну, в честь нашей Тани… От среднего, Гриши, тоже приехали. Опять набралась квартира, детские голоса зазвенели. Но сынов моих нет.
