— И правильно. Ничего вкусного. Полезно, легко усваивается… дает минимум отходов. Но не более того.
Потом он пристегнул меня поверх кровати четырьмя широкими ремнями, приговаривая:
— Запоминай порядок. В дальнейшем будешь делать все сам. Это вполне удобно, руки у тебя остаются свободными до конца. Потом ты всовываешь их в эти петли — они затянутся автоматически. Система простая, удобная, не меняется уже полсотни лет. Хочешь что-то сказать?
Я кивнул, и доктор вынул мне загубник.
— Когда мы прилетим, я смогу выйти в космопорт? Погулять…
— Конечно. — Доктор даже удивился. — Или считаешь нас бандой, которая держит модулей принудительно? Тиккирей… самое печальное, что в этом нет нужды. Я уверяю тебя, Тиккирей, что если бы освоение космоса требовало вынимать людям мозги и держать их в банках по-настоящему, мы бы так и делали. Человеческая мораль чудовищно пластична. Но это не нужно. Лучшая банка — твое собственное тело. К нему подводится питание, удаляются отходы, а в шунт втыкается кабель. Вот и все, Тиккирей. А то, что некоторые модули все-таки уходят, отработав контракт, позволяет людям окончательно угомонить свою совесть. Понял?
— Да. Спасибо. — Я улыбнулся, хотя улыбка и вышла жалкой. — Я… я немножко испугался. Что вы будете держать меня в корабле, пока я не стану… как эти.
Доктор Антон тоже улыбнулся. Присел на корточки рядом с кроватью и потрепал меня по голове.
— Брось. В нашем дурацком, полном законов мире практически нет нужды в насилии. Может, лучше бы наоборот, а?
Он встал, вынул очередной шнур. Я скосил глаза — кабель для нейрошунта. Спросил: — Я сразу отключусь?
— Да, Тиккирей. Держи свой загубник.
Я послушно взял в рот шланг. Вкуса никакого не чувствовалось, все ведь было много раз стерилизовано. Может, попросить попробовать…
— Удачного галера, расчетчик, — сказал доктор. И мир исчез.
Как же у меня болела голова!
Я даже тихонько завыл, когда это почувствовал. На языке был гадостный привкус — будто жевал солено-сладкую глину.
Голова раскалывалась. И чесалась коленка. Затекла правая рука, будто я пытался ее вырвать из тугой петли.
Я лежал на своем месте расчетного модуля. Шнур по-прежнему был в шунте, только уже отключен. Вытянув левую руку, она слушалась лучше, я выдернул его. Выплюнул загубник.
Ничего себе!
Это не подключение к школьному компьютеру.
Ремни по-прежнему притягивали меня к кровати. Я ухитрился их отцепить, встал. Боялся, что будут подкашиваться ноги, но все оказалось в порядке.
Осторожно коснувшись двери, я выглянул в общий зал.
Там стоял Кеол — голый, бледный и почесывающий живот.
При виде меня он заулыбался:
— А, Тиккирей! Привет, Тиккирей. Как ощущения?
— Ничего, — пробормотал я. Вроде бы и впрямь ничего со мной не стряслось.
— Вначале всегда ничего, — серьезно cкaзaл Кеол. — Потом все делается скучным. Неинтересным. С этим надо интенсивно бороться!
Он торжественно погрозил мне пальцем и повторил: — Интенсивно! Ты простерилизовал кровать?
— Нет… как это?
— Смотри…
Кеол протиснулся в мою «бутылку». Показал — все и впрямь было просто, и почти полностью автоматизировано. И впрямь как для тяжелобольных.
— Загубник тоже моешь, — серьезно объяснял он. — Там вечно остатки каши. И вымойся сам! Кровать впитывает выделения, если что-то пролилось, но надо мыться. Начисто! Вот, открой ящик…
Душ был прямо здесь. Гибкий шланг с лейкой на конце и флакон бактерицидного геля, самого обычного дешевого геля, который мы иногда покупали в магазине.
— В полу отверстия, вода стечет туда, — объяснил Кеол. — И кровать окати. Когда выйдешь, просушка и ультрафиолет включатся автоматически.
— Мы прилетели, Кеол? — спросил я.
Он заморгал.
— Мы? Да, наверное. Я не спрашивал. Но если отключились — значит, прилетели. Верно?
Кеол вышел, а я стал торопливо приводить себя в порядок.
Вымылся несколько раз, вытерся полотенцем из того же ящика.
Все было продумано. Все было просто и целесообразно. Ужас какой-то!
Хорошо, что я не собираюсь больше ложиться в этот гроб и подключаться к потоковому вычислению. Ведь не собираюсь? Я вслушался в свои мысли, боясь, что решимость ослабнет.
Да нет, все было нормально.
Я оделся в свою одежду. Форму ведь мне так и не выдали. И не надо. Посмотрел дату на часах — ого, я пролежал в потоке почти две недели!
Потом взял чемоданчик и вышел из «бутылки».
— Голова болит, Тиккирей? — спросил меня Кеол.
— Да, — признался я.
— Выпей. — Он протянул мне банку какого-то напитка. — Специальный. Снимает боль и тонизирует.
Он и впрямь был нормальнее всех остальных расчетчиков.
Он еще пытался заботиться об окружающих. А на это нужны какая-то воля и целеполагание.
— Удачи тебе, — сказал я и вышел в коридор.
Маршрут к шлюзу я вроде бы помнил, ведь только что мы с доктором Антоном шли оттуда. Ну, я понимаю, что не совсем «только что». Но я ведь не помнил все эти дни полета… интересно, сколько же мы летели?
Впрочем, в шлюз я пока не хотел. Обманывать капитана и экипаж я вовсе не собирался. Мне надо было найти кого-нибудь — и я нашел. Наткнулся прямо на старпома, идущего к шлюзу. Тот внимательно осмотрел меня, задержал взгляд на чемоданчике и сказал:
— Понятно. В шлюз?
— Нет, я хочу найти капитана. И расторгнуть контракт. Я ведь имею на это право? — спросил я.
Старпом кивнул: — Идем…
Но привел он меня не к капитану, а в какое-то нежилое помещение. Уселся перед экраном, включил компьютер. Скомандовал:
— Данные по контракту расчетного модуля Тиккирея.
На экране появился мой контракт.
— Ты вправе прервать контракт и сойти на любой планете, — сказал старпом. — Это — закон. Мы обязаны выплатить тебе заработанную за данный полет сумму. Это… — Он наклонился к экрану. — Это тысяча тридцать восемь кредитов.
Ото!
Я молчал.
— Разумеется, питание и работа систем твоего жизнеобеспечения оплачивается отдельно, поскольку ты прерываешь контракт до истечения срока… — сухо добавил старпом. — Так что… отними шестьсот четыре кредита.
— Так много? — удивился я.
— Так много. Потому что твое питание и твою кровать требуется волочить в пространстве вместе с тобой. И даже по минимальным внутренним расценкам флота это составляет изрядную сумму. Будешь
