такие дебри. Но его я могу понять. Вы, стражи, как сумасшедшие собаки, носитесь где придется, и желательно, чтобы было как можно более уныло и опасно. Но клирики! Не понимаю, зачем каликвецам жить в такой дыре! Построить монастырь почти под самым перевалом! Святая Матерь Божья! Здесь же никого, кроме них, нет. Ни паломников, ни нормальных дорог.
— Насколько я знаю, от Дорч-ган-Тойна есть прямая тропа вниз, мимо Зуба Холода, к Вилочкам. Путь занимает неделю, если идти быстро. Монахи ходят там, а не здесь. А паломники им не нужны — каликвецы закрытый орден. Воины церкви. Им ни к чему зеваки и прочие праздношатающиеся. В монастыре изучают церковную магию. Боевую, между прочим. — Я вспомнил, как брат Курвус зацепил меня своим волшебством, когда я убегал от страг.
— И ты считаешь, что тебя-то там примут с распростертыми объятиями.
— Братство никогда не ссорилось с ними. У них нет причин отказывать стражу, идущему к перевалу.
— Ну-ну. Не все каликвецы могут быть такими, как брат Курвус. Как не все инквизиторы такие, как отец Март.
— Мне ли этого не знать, приятель. — Я вновь встал на ноги. — Сегодня не собираюсь ночевать у реки, я и так достаточно продрог. Пойдем поглядим на эти чудесные буки. Быть может, нам удастся развести костер, и Пугало расскажет какую-нибудь занимательную историю. А то только мы с тобой разговариваем.
Проповедник радостно осклабился, словно услышал какую-то великолепную шутку. А Пугало равнодушно показало нам кукиш. Оно совершенно не собиралось изменять своим привычкам.
Утром все стало иным. Было ясно, тепло, насколько это можно сказать про осень, облака разошлись, открыв вершины.
В буковом лесу властвовала тишина, множество ручьев оказались забиты опавшей листвой и разлились, подтопив небольшие низинки, деревья были зелеными из-за лишайника, который рос на их искореженных, ветвистых стволах. Тропа петляла между ними, все время поднимаясь вверх по склону.
Когда я наконец завершил подъем, на фоне пронзительно-ясного голубого неба появились снежные пики, главным из которых был Зуб Холода.
— Святые угодники! — всплеснул руками Проповедник. — Какая дьявольская красота!
Одна из высочайших вершин горного хребта стояла обособленно. Больше всего она напоминала четырехгранную пирамиду с отвесными стенами, на которых с трудом задерживался снег. Серо-красная, выщербленная, с острыми гранями, она довлела над долиной.
— Пойдем, — сказал я.
— Погоди! Дай полюбоваться!
— Сто раз успеешь. Ты будешь видеть ее все следующие дни. И с каждым разом она будет казаться все выше.
— А Монте-Роза?
— Мы пока еще слишком низко. Ее закрывает вон та похожая на трезубец гора. Нам придется залезть на ее гребень, туда, где кончается лес. Оттуда ты увидишь Монте-Розу, а если повезет, то и монастырь.
Проповедник прикинул на глаз расстояние и застонал.
Путника мы увидели, когда поднимались параллельно слетающей вниз горной речке, гораздо более узкой, чем прежняя, но не менее громкой. Человек в бело-коричневом плаще паломника отдыхал на большом плоском камне. Под ногами у него лежала котомка, у ног — прямой дорожный посох. Крепкий и надежный. С таким легко можно идти в гору и отбиться от разбойника, если умеешь, конечно.
Мужчина был цыганом — смуглое лицо, темные глаза, густые брови и усы, курчавые волосы с большим количеством седины, крестообразный шрам на правой скуле. Яркий, белый, заметный издалека. Такие отметины я знал — подобным образом клеймили цыган в Ольском королевстве, считая людьми второго сорта. Обычно за этим следовала смерть, и чаще всего она оказывалась нелегкой. Шуко рассказывал, что у его отца был точно такой же шрам, и смерти он избежал только чудом, вовремя успев покинуть страну, где через несколько дней после его бегства началась кровавая резня, в которой перебили почти двадцать тысяч из его народа.
— Цыган! — проворчал Проповедник. — В последнее время тебе везет на их племя. Тот, с которым ты встречался в прошлый раз, ткнул тебя кинжалом. Этот, возможно, огреет посохом. Гляди в оба.
Паломник чистил куриное яйцо и, даже заметив меня, не оставил своего занятия. Его узловатые пальцы продолжали снимать скорлупу, тогда как карие глаза неотрывно следили за мной.
— Доброго дня, — сказал я, не доходя до него. — Не ожидал встретить здесь путника.
— Я тоже, — негромко ответил он. — Голоден? У меня есть еще несколько куриных яиц и грудинка с хлебом.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Меня зовут Людвиг.
— И ты, судя по сапфиру на кинжале, страж, — кивнул он. — Я Роман.
— Как ты здесь оказался?
— Иду в монастырь от Вилочек. В тумане перепутал тропу. Потерял два дня, пока понял, в чем дело. Теперь возвращаюсь напрямик.
Он достал еду, положил на камень, правой рукой, на безымянном пальце которой я увидел полоску золотого кольца, показал, чтобы я присоединялся.
— Я тоже направляюсь к монастырю.
— Ну, значит, дальше пойдем вместе. Если ты не возражаешь.
Я переглянулся с Пугалом и кивнул:
— Не возражаю. Вдвоем веселее. Видел ли ты еще людей поблизости?
— Вчера. Пастуха с отарой, на соседнем склоне. Было далеко, и я не услышал, что он мне кричал через ущелье. Что ты забыл у каликвецев?
Этот паломник, как видно, привык брать быка за рога.
— Ищу своего друга, который пропал в горах.
— Он тоже страж? — Вопрос прозвучал, но в карих глазах не возникло ни капли интереса.
— Да. А зачем тебе монахи?
— Не мне. Это меня пригласили. Я знаю древние языки, а в библиотеке Дорч-ган-Тойна есть несколько книг, которые никак не поддаются переводу.
— Паломник-переводчик. Необычно.
— Для цыгана, ты хочешь сказать? — усмехнулся он. — Я был достаточно умен, чтобы учиться. А плащ паломника купил у старьевщика. Он теплый.
Его история была вполне убедительной. Особенно если не думать о случайности встречи, о том, что он далековато зашел, прежде чем понял, что заблудился, и о том, что его глаза мне не очень нравились. Взгляд у этого человека был слишком бесстрастный и равнодушный.
Не стоило забывать, что где-то в горах бродит ругару, который может быть не только чудовищем, но и человеком…
Мой спутник оказался немногословен. Он пошел первым, двигаясь широкими шагами, переставляя посох и сгорбив плечи. До следующего привала мы не разговаривали.
— Скоро самая сложная часть пути, — сказал Роман, положив свой посох поперек колен. — Река падает с отвесной скалы почти на сто ярдов. А подъем в виде каменных ступеней. Так что выбрось все, что может тебе помешать, страж.
— Что, например? — спросил я, уже зная ответ.
— Арбалет. Он тяжелый, а толку от него чуть. Здесь нет ни медведей, ни волков, ни барсов, ни людей. Не от кого защищаться.
— Зато встречается птица, которая может стать неплохим ужином. Так что не думаю, что это мудро — оставлять оружие.
Он пожал плечами:
— Как хочешь.
