Платоновна оглядывала лица соседей в надежде увидеть Спесивцева, но вроде бы никто под это описание не подходил. Наконец она выждала паузу в споре, когда стороны переводили дух, и спросила:
– Скажите, Спесивцев Иван Макарович здесь живет?
И тут тишина сразу усугубилась, напряглась и стала пещерной, подземной – слышно было, как разрезает воду километрах в пяти от берега пароход «Адмирал Макаров».
– Вот, – сказал наконец водопроводчик, – я предупреждал.
Толстая женщина вздохнула и ничего не сказала.
Первой заговорила девочка с белой челкой, которая выглядывала с веранды второго этажа:
– А деда Ваню они в дом сдали.
– Молчи, – раздался другой голос, и какая-то неведомая сила утянула девочку от края веранды.
– Вы, значит, откуда будете? – уже спокойнее спросил водопроводчик, вдруг обретя своеобразную интеллигентность. – Если из газеты, то я вам прямо скажу – это гнездо пиратства и порока. Я с ней договорился по-человечески, двадцать пять и бутылка, понимаете? Договоренность соблюдают или нет?
– Работы на пятерку, – сказала твердо женщина.
– Я не ставлю под сомнение слова уважаемой Берты Богородской, – сказал водопроводчик, сочетая в этой фразе южную учтивость с южным же презрением, – я ставлю под сомнение ее моральные устои.
– Моральные устои? Это кто мне говорит, простите, о моральных устоях? Твои моральные устои лежат под забором в алкогольном бреду!
– Мои, мадам?
– Простите, – сказала Зоя Платоновна, – мне не ответили, где Спесивцев.
– Вам уже ответили, – сказал водопроводчик. – Они его сдали в дом для престарелых, чтобы завладеть его небольшой комнатой. Теперь они поставили в ней восемнадцать коек и сдают их по четыре бакса с носа, что не мешает экономить на водопроводчике...
4
Зоя Платоновна сидела на скамеечке в саду дома престарелых и любовалась цветущей алеандрой. Ей сказали, что Спесивцев будет на прогулке, как кончится завтрак, так и выйдет. Так что его можно здесь подождать. Он, правда, сильно болел, даже лежал в больнице, сказала, словно извиняясь, медсестра, но теперь лучше, хотя чего можно ждать, когда человеку уже за восемьдесят, а также расшатанные нервы? А вы ему родственница? К нему ни разу никто не приходил. Мы думали, что у него никого не осталось. Вы не обращайте внимания, что он такой нервный, это старческое, это уже неизбежно.
– А у него нет жены? – спросила Зоя Платоновна.
– Он холостяк, у него жена сразу после войны умерла, он рассказывал. Он ее очень любил. И больше не женился. Это удивительно, какая верность. Но правда, для него это плохо – представьте себе, каково кончать жизнь здесь, у нас... нет, у нас хорошо, питание нормальное и медицинский уход – даже сейчас, вы не думайте. Многие хотят к нам попасть, но все равно – не дом. Правда, я бы не хотела. У вас есть дети?
– Есть, – улыбнулась Зоя Платоновна. – Есть дети.
Сестра вывела Спесивцева под руку.
Зоя Платоновна его сразу узнала. Хоть никогда не видела.
Иногда старики становятся похожи на младенцев, таким, наверно, Иван Макарыч был в детстве – красные надутые щечки, гладкая кожа, светлые волосики пушком над розовым черепом, пухлые ручки и ножки. Даже в старости он не похудел.
Только когда он подошел ближе и Зоя Платоновна встала, чтобы его встретить, она поняла, что сравнение с младенцем не совсем верно. Щечки были изборождены малиновыми сосудиками, глаза помутнели и выцвели, пушок был седым, в желтизну, руки морщинисты и чуть дрожали.
Старик был предупрежден, что к нему гостья, и издали уже приглядывался, щурился, старался понять, кто это мог быть, и вдруг Зое Платоновне стало стыдно, что она не купила ему никакого гостинца.
Сестра помогла старику сесть и сказала:
– Я потом забегу, если что надо.
– Не знаю, – оказал старик, – не признаю.
– Здравствуйте. Вы меня в самом деле не знаете... – И Зоя Платоновна замолчала, потому что совершенно не представляла, что говорить дальше, как сказать – сразу, или сначала надо поговорить о других, посторонних вещах?
– Я заходила к вам на Харьковскую, – сказала она после паузы. – Там мне сказали, где вас найти.
– Я туда не поеду, – сказал старик высоким дребезжащим голосом. – Мне тут хорошо. Зачем я туда поеду?
– Вы меня неправильно поняли, – сказала Зоя Платоновна. – Я знакомая Любови Семеновны, вашей... забыла, как называется, в общем, сестры вашей жены. Вы ее помните?
– Нет, – сказал старик быстро. – Я вас не помню. И никого не помню. Я пойду, ладно?
– Ну, конечно, конечно, – сказала Зоя Платоновна. – Я вас не задерживаю.
– Я пошел, – повторил старик. Голова его тряслась. – Я себя плохо чувствую.
– Хорошо. Но все-таки, может, вы мне скажете, что стало с вашей женой?
– Ой, хитрая! – Старик вдруг засмеялся. Он смеялся долго, притворно, ему было совсем не смешно, на глазах выступили слезы, он закашлялся. А потом вдруг сказал: – Не было у меня жены. Никогда не было у меня жены.
– А куда она уехала? – спросила Зоя Платоновна.
– Не было, не было, а я сейчас уйду – и тебя не будет, – сказал старик. – Я пойду. Я себе палку из дерева вырезаю. С узорами.
Но никуда он не уходил. Думал, искоса смотрел на Зою Платоновну, и ей казалось, что он притворяется, как притворялся, смеясь. А в самом деле все помнит, все знает, но не хочет говорить.
– В сорок восьмом году, в ноябре, вы выписались с женой из квартиры на Песочной и уехали сюда.
– Я один уехал, – сказал старик. – Я холостой. У меня жены не было.
– Вы жили на Песочной улице в Москве? – спросила Зоя Платоновна, вдруг ей показалось, что произошла ошибка, странное совпадение.
– Я жил в Москве на Песочной улице и никогда этого не скрывал, – сказал старик.
– С женой?
– Не помню, – сказал старик, на этот раз серьезно. – Она уехала. Взяла и уехала. С дачи. Мы на даче жили, правда! Уехала, и никаких следов, как птицы в небе, пролетая над закатом, они не помнили о розовых мечтах, вы меня понимаете? Уехала, и никаких следов...
Старик стал говорить все быстрее, сбивчивее, Зоя Платоновна оглянулась в поисках медсестры, но той не было поблизости.
– И в землю закопал, – сказал старик, – и надпись написал, вы читали эту поэму? Собака уехала, и тот самый закопал ее в землю, чтобы не лаяла, нет собаки, потому что священнослужителю собака не нужна, но любить я ее продолжал безмерно и бесконечно, как соловей розу... – Старик обернулся к Зое Платоновне и приблизил к ней младенческое пухлое лицо. И заговорил громким заговорщицким, театральным шепотом: – Я подхожу к колодцу, а из-за забора на меня смотрит солдат. Я этого солдата каждую ночь во сне видел, он на меня смотрит и говорит, ты забыл ее шляпу в колодец положить, понимаете? И нет никакой гарантии, что он не стоял там раньше. А у меня еще масса работы, потому что прощание с любимой – это значит, чтобы от нее не осталось никаких следов на земле, кому нужны следы, если нет человека, вы меня понимаете?
В нем была такая настойчивость, такое смятенное и нелепое стремление донести до Зои Платоновны
