не издала зловещего скрипа.
За дверью открывался пустой облицованный деревом коридор. В подсвечниках, закрепленных вдоль противоположной от двери стены, стояли большие желтые свечи. Мор выскользнул в коридор и бочком двинулся по стене, пока не достиг лестничного пролета. Он успешно преодолел его, причем процесс преодоления не прерывался никакими явлениями призрачного характера. В итоге он прибыл в помещение, напоминавшее прихожую с большим количеством дверей.
Там была масса похоронных драпировок и большие «дедушкины» часы, чье тиканье напоминало сердцебиение гор. Рядом с часами стоял зонтик.
Еще там была коса.
Мор прошелся взглядом по дверям. Выглядели они внушительно. Резьба притолок была выполнена в уже знакомом мотиве костей. Он хотел было открыть ближайшую из дверей и уже приблизился к ней, как голос у него за спиной произнес:
— Тебе туда нельзя, мальчик.
Мор не сразу сообразил, что голос прозвучал не у него в голове; это были реальные человеческие слова, образованные ртом и переданные в его уши удобной и созданной самой природой системой сотрясения воздуха. Природа взяла на себя массу хлопот — и все ради четырех слов, окрашенных легким раздражением.
Он оглянулся на звук. Перед ним стояла девушка примерно его роста и, пожалуй, на несколько лет старше, серебряноволосая и с перламутровыми глазами. Она была одета в изысканное, но непрактично длинное платье того типа, которое обычно носят трагические героини — те самые, которые прижимают к груди одинокую розу, впериваясь прочувствованным взглядом в луну. Мору никогда не приходилось слышать слова «прерафаэлиты» — а жаль, потому что девушка была именно «прерафаэлитского» типа. Во всех подобных ей девушках есть что-то просвечивающее и чахоточное, но вид данной представительницы наводил на мысль о большом количестве поедаемых шоколадок.
Она пристально рассматривала Мора, склонив голову набок и раздраженно постукивая ногой по полу. Вдруг, сделав одно молниеносное движение, она больно ущипнула его за руку.
— Ой!
— Х-м-м. Так ты в самом деле настоящий, — произнесла она. — А как тебя зовут, мальчик?
— Мортимер. Но вообще меня зовут Мор, — ответил он, потирая локоть. Зачем ты это сделала?
— Я буду называть тебя Мальчик, — последовал высокомерный ответ. — И как ты понимаешь, я совершенно не обязана объяснять свои поступки. Но если уж тебе приспичило знать, то, так и быть, скажу — я думала, что ты мертвый.
Ты выглядишь мертвым.
Мор не нашелся, что возразить.
— Что, язык проглотил? На самом деле Мор в это время считал до десяти.
— Я не мертвый, — в конце концов сказал он. — По крайней мере, мне так кажется. А ты кто?
— Можешь называть меня мисс Изабель, — надменно промолвила она. — Отец сообщил, что тебя надо накормить. Следуй за мной.
Она стремительно направилась к одной из дверей. Мор тащился за ней, соблюдая как раз ту дистанцию, которая была необходима, чтобы дать распахиваемой двери возможность треснуть его по другому локтю.
За дверью оказалась кухня — длинная и теплая, с низким потолком. С потолка свисали медные кастрюли и сковородки. Одну из длинных стен целиком занимала огромная чугунная печь. Перед ней стоял старик, поджаривая яичницу с беконом и насвистывая.
Запах привлек внимание вкусовых сосочков Мора. В запахе этом содержался намек, что если они (сосочки) вступят в близкое соприкосновение с его источником, то получат истинное удовольствие. Мор обнаружил, что двигается вперед, даже не потрудившись обсудить этот вопрос со своими ногами.
— Альберт, — слова Изабель звучали, как щелканье бича, — еще один явился за завтраком.
Не произнося ни слова в ответ, мужчина медленно повернул голову и кивнул. Изабель вновь переключилась на Мора.
— Должна сказать, — съязвила она, — учитывая, что выбирать можно было из всего населения Плоского мира, отец мог найти кого-нибудь получше тебя.
Тебе придется из кожи вон лезть, чтобы справиться со своими обязанностями.
Засим она стремительно покинула кухню, оглушительно хлопнув дверью.
— С какими-такими обязанностями? — пробормотал Мор, ни к кому конкретно не обращаясь.
В помещении царила тишина, нарушаемая лишь шипением масла на сковороде и звуками рассыпающихся углей в расплавленном сердце печи. Мор обратил внимание на выбитые на дверце для топлива слова:
«Маленький Молох (Частн. комп. с неогранич. ответств.)».
Повар, кажется, не замечал его, так что Мор взял стул и уселся за белый выскобленный стол.
— Грибы? — осведомился старик, не оборачиваясь.
— Х-м-м? Что?
— Я сказал, грибов хочешь?
— А-а. Извини. Нет, спасибо, — ответил Мор.
— И правильно, молодой сэр.
Повар оторвался от печи и направился к столу.
Даже значительно позднее, когда Мор уже пообвыкся на новом месте, при виде шагающего Альберта у него неизменно перехватывало дыхание. Слуга Смерти относился к разряду худых, как палка, красноносых стариков, у которых постоянно такой вид, словно они носят перчатки с обрезанными пальцами причем это впечатление сохраняется и в тех случаях, когда никаких перчаток нет, — а его перемещения сопровождались сложной последовательностью телодвижений. Альберт наклонился вперед и принялся раскачивать левой рукой сначала медленно, но постепенно размах и частота увеличивались, пока не перешли в дергающиеся взмахи. И наконец, совершенно внезапно и приблизительно в тот момент, когда наблюдатель мог смело ожидать окончательного отрыва руки от плеча, волна движений распространилась по всему телу Альберта к его ногам. Очевидно, при этом создался мощный импульс.
Альберта толкнуло вперед, как на скоростных ходулях. Сковородка повторяла весь этот сложный рисунок, следуя по изогнутой воздушной траектории, пока не замерла прямо над тарелкой Мора.
Альберт носил как раз тот тип очков (разделенных напополам полулунной линией), который создает особые удобства для смотрения на собеседника поверх линз.
— А закончить можно овсянкой, — проговорил Альберт и подмигнул.
Подмигивание, очевидно, служило знаком включения Мора в некий всемирный овсяночный заговор.
— Прости, — произнес Мор, — а не мог бы ты точно сказать, куда я попал?
— Ты разве не знаешь? Это дом Смерти, парень. Он привел тебя сюда вчера вечером.
— Да… я вроде как припоминаю. Только…
— Х-м-м?
— Ну… Бекон и яичница… — туманно продолжал Мор. — Эти вещи, как бы это сказать, кажутся здесь не вполне уместными.
— У меня где-то завалялись несколько черных пудингов, — успокоил его Альберт.
— Нет, я имею в виду… — Мор поколебался. — Я просто хочу сказать, что не могу представить себе его за парой ломтиков ветчины и глазуньей.
Альберт усмехнулся.
— А, ты об этом. Конечно, парень, он не ест. То есть, как правило, не ест. В отношении провизии с ним очень легко, с нашим хозяином. Я готовлю только для себя и, — он сделал паузу, — для молодой госпожи, разумеется.
Мор кивнул.
— Для твоей дочери.
— Моей? Ха! — хмыкнул Альберт. — Здесь ты заблуждаешься. Это его дочь.
Мор уставился в ясные очи глазуньи. Та, в свою очередь, уставилась на него из своего озера жира. Альберт слышал о питательной ценности продуктов и прочих диетических делах, но новомодных теорий не
