освобожденную территорию и регистрироваться в штаб-квартире «Аллайд пресс». Только что прибыла еще одна группа корреспондентов. Среди них был Эрнест.
– Привет, Барон! О чем ты пишешь на этот раз?
– Пусковые площадки для самолетов-снарядов, места приземления планеров, применение поврежденных планеров противником, погребение мертвых… Ты это прекрасно знаешь. Ну а как дела у тебя?
– Много было самолетов-снарядов. Но если ты находишься в удачном месте, то зачем беспокоиться? А ты не хотел бы поговорить с боевыми пилотами?
Была замечательная возможность узнать о другой стороне войны. Эрнест настоятельно рекомендовал мне прийти на брифинг на следующий день. Он собирался достать какой-нибудь автомобиль. Когда я пришел, то вручил ему кусок закамуфлированного зелено-коричневого шелкового парашюта. Мы пришли к выводу, что эта материя, обернутая вокруг шеи, хорошо предохраняет от пыли нормандских дорог.
Эрнест показал пальцем на парашютный лоскут.
– Бедный парень, – сказал он. – Я надеюсь, что они прикончили его, а может, ему удалось удрать.
– Думаю, что удалось. Здесь неподалеку есть еще несколько штук, и фермеры их пока не обнаружили. Они находятся за минным полем. Я ходил туда с большой осторожностью.
– Замечательно! Должно быть, он все-таки ушел. Давай-ка сходим туда завтра?
Мне удалось побывать в пресс-центре лишь через два дня. Эрнест собирался в дорогу.
– Прыгай ко мне, братишка! Военачальник в этом районе мой друг. Он приходится братом Чарли Уэртенбейкеру, так что, ради бога, веди себя прилично. Запомни, воздушные силы не имеют ничего общего с этими чертовыми связистами. – Эрнест рассмеялся, чтобы сгладить свою колкость.
На аэродроме регулярно взлетали и садились бомбардировщики. Взлетная полоса находилась от меня не дальше мили, а наш командир предупредил, что любые подобные визиты сюда запрещены. Так что за все время нашего пребывания в Нормандии мало что приходилось делать легально.
Полковник Уэртенбейкер был высоким, добродушным летчиком, у которого было трудное задание по морским и наземным бомбардировкам в светлое время суток. Он питался, когда представлялась возможность, и заодно пригласил нас. Столы были покрыты чистыми скатертями, а пища была превосходной.
– Сэр, в воздушных силах всегда такая жизнь?
– О да! Дела идут лучше, когда нас не перебрасывают с места на место. До линии фронта отсюда всего три мили, и мы можем сменить базирование. Но если нам придется эвакуироваться, это будет происходить в спешке. Недавно у нас был такой случай.
– Генерал, а вы лично контролируете дневные операции с воздуха? – задал вопрос Эрнест.
– Естественно. А вы не желаете составить мне как-нибудь компанию?
Так Эрнест договорился о совместном вылете на следующее утро. У него была возможность посмотреть на все своими глазами с борта двухместного «тандерболта». Полученные впечатления вылились в отличную журнальную статью. Позже я спросил его, почему он обращался к нему как к генералу, хотя он носил погоны полковника.
– Всегда называй полковника генералом. Он к этому стремится, и он будет хорошо относиться к тебе за то, что ты читаешь его мысли. Когда ты поймешь это, то узнаешь еще кое-что о войне.
Сражения на границах Нормандии все еще продолжались, хотя 4-я дивизия давно очистила от фашистов полуостров Котентин. Враг очень эффективно оборонял береговой плацдарм. Эрнест продолжал внимательно наблюдать за успехами дивизии, но ему хотелось знать еще больше о военных событиях до решающего наступления. А оно, по словам опытных наблюдателей, было не за горами.
На освобожденной территории бурно отпраздновали День взятия Бастилии – первый французский праздник после высадки объединенных сил. Уже тогда французы были уверены в том, что никакая контратака нацистов не вытеснит силы альянса в море и они продолжат наступление после четырех долгих лет оккупации. Часть нашей съемочной группы делала фильм о празднике американских генералов. Я сам снимал на пленку открытие собора в Шербуре. Под моросящим дождем, а потом под палящим солнцем мы отсняли отличный материал о прибытии архиепископа в собор под звон колоколов и приветственный шум толпы.
Когда большая часть фильма в тот день была отснята, к нам подошел один джентльмен из отдела информации и начал рассматривать нашу экипировку. На нем была офицерская униформа, но без знаков различия. Он не представился и не спросил наших имен. Просто, стараясь произвести на нас впечатление, он мощно напирал на то, что войну выигрывают только благодаря ему и его воинскому подразделению.
– При отсутствии информации американцы не стали бы прилагать усилия в военных действиях. Мы дали им такую возможность, и они проглотили ее. Вам следует ознакомиться с отзывами о материале, который мы собираем.
Кто-то хихикнул.
– Вы, вероятно, давно занимаетесь этим и внесли большой вклад в развитие? – спросил один из нас совершенно невозмутимо.
– О да! Я работаю с 1942 года, когда это все начиналось. Вы знаете, что требовались такие парни, как мы, с опытом работы в иностранных государствах. Такие мерзкие беженцы, как Хемингуэй и остальные, слишком заняты просиживанием задниц на Карибских островах или в Голливуде, вместо того чтобы сейчас приехать во Францию. Они бы пригодились нам… Эй, ребята, ну-ка прочь отсюда! – Он прикрикнул на детей, которые играли в прыгалки шнуром для звукозаписи.
Шнур оказался нашим. Человек говорил по-английски неестественно, его французский был безошибочен, но с отвратительным акцентом.
Ирвин Шоу задал вопрос:
– Как вы думаете, в чем проблема у этих беспутных беженцев?
– Их проблема в беспутстве. Они просто деградируют. Они покинули свою страну и эту страну, которая дала им столько всего, когда каждый должен бороться за освобождение Франции от нацистской оккупации.
– Вы очень осведомленный! – сказал кто-то из нас.
– Да, мне пришлось прожить здесь несколько лет. Так я приобрел свой жизненный опыт. А как у вас?
– Да мы только начинающие, – ответил Шоу. – Пойдем, Хемингуэй, скажем твоему брату, где нас, беспутных солдат, научили уму-разуму. Вероятно, нас и не ждали здесь ко дню высадки десанта.
Человек отвернулся. Его краснеющие уши торчали из-под изящной офицерской фуражки, как пара ярких треугольных парусов на шлюпке, идущей по ветру после проигранной гонки.
Следующие десять дней прошли в ожидании. Наши группы направили не туда, куда было нужно. Была и другая путаница, как и в любой кампании.
И вот наступил день, которого мы так все ждали. Вначале поползли слухи.
– Будет жуткая бомбардировка в одном районе к югу от нас. Она сметет все с лица земли, и пехота сможет пойти на прорыв. Затем двинется бронетехника, а следом, надеемся, и мы.
Я встретился с Эрнестом и узнал, что он собирается следовать вместе со своей дивизией, что бы ни случилось. Несколько недель назад скончался генерал Рузвельт во время операции по освобождению полуострова. Но Эрнест уважал генерала Бартона, и тот отвечал ему взаимностью.
Утро большой бомбардировки началось рано. На взлетной полосе летчики прогревали моторы своих самолетов. Много раз я наблюдал, как эти машины возвращались после захода солнца, как они уходили на задание. У меня даже появилась какая-то привязанность к этой технике.
– Все самолеты это просто механизмы, – сказал мне Эрнест, – но они оживают, когда ими управляет человек, подобно парусной лодке, находящейся во власти стихии.
Полеты в то утро напоминали миграцию большой стаи птиц. Они прилетали по девять, по двадцать семь в строгом боевом порядке. Их крылья сверкали на солнце, а от рева моторов под нашими ногами дрожала земля. После начала бомбардировки туго натянутый брезент над нашими головами завибрировал, хотя мы находились в нескольких милях от места нанесения удара. Самолеты прилетали группами. Они с ревом проносились мимо, сбрасывали бомбы, как будто выполняли какой-то ритуал, и растворялись вдалеке. Бомбардировка продолжалась почти до полудня. Чуть позже мы получили первые известия.
