траншеи. В течение нескольких секунд он стоял перед ротой русских пехотинцев, пока офицеры штаба силой не увели генерала назад. Тогда Канробер попытался убедить генерала Пелисье принять у него командование армией. Но тот возразил, что должен занять пост командующего только в случае смерти или серьезной болезни Канробера. В конце концов Канроберу удалось уговорить генерала Ниела поддержать его прошение об отставке. Перед этим Ниел направил маршалу Ваилланту телеграмму с пояснением поступка Канробера. Там говорилось: «Он очень утомлен. Ответ дайте телеграфом. Генерал Пелисье готов принять командование».
Несколько недель Раглан ждал отставки Канробера и, как он говорил офицерам штаба, даже надеялся, что она последует. В письме сыну Раглана Ричарду Кингскот был очень этим удивлен, так как, по его мнению, два генерала очень подходили друг другу по характеру, несмотря на многочисленные разногласия между ними. Канробер не раз заявлял, что прекрасно понимает Раглана. Англичанину прощали даже то, что он часто по привычке, оставшейся с прошлой войны, говорил вместо «русские» «французы». Правда, потом он сам первым смеялся над своей ошибкой. Кроме того, Раглан всегда подчеркивал, что он очень высокого мнения о французской армии.
С 19 мая, к огромному облегчению Канробера, командующим французскими войсками в Крыму был назначен генерал Пелисье. Этот человек был полной противоположностью своему предшественнику. Прямолинейный и решительный, жесткий и храбрый настолько, насколько осторожным был прежний командующий, он без малейших колебаний был готов посылать своих солдат на смерть. Генерал Пелисье скорее походил на своего отца-сержанта, чем на командующего армией. По выражению фотографа Роджера Фентона, внешностью новый командующий чем-то напоминал дикого кабана. Найджел Кингскот писал, что генерал был настолько толст и имел такую короткую шею, что его фигуру можно было сравнить с «бутылкой из-под имбирного пива». Короткие толстые ноги не позволяли генералу ездить верхом, и он объезжал свой лагерь на двуколке.
Возможно, генерал Ниел никогда не одобрил бы замену покладистого и тактичного Канробера на Пелисье, если бы не решение французского императора отказаться от мысли лично возглавить армию в Крыму. Императору намекнули, что в такое неспокойное время было бы неразумно надолго покидать пределы Франции. Месяц назад французская императорская чета посетила с официальным визитом Англию. Волнующий всех вопрос о намерении императора отправиться в Крым обсуждался в узком кругу на самом высоком уровне в отведенных гостю покоях в Виндзорском замке. Французскую сторону представляли сам император, маршал Ваиллант и французский посол в Лондоне. Глава английской делегации принц Альберт прибыл в сопровождении премьер-министра, министра иностранных дел, посла Англии в Париже, а также лордов Хардинджа и Панмора. Как заявил Панмор, все согласились с тем, что поездка императора в Крым была бы нецелесообразна. Переговоры были продолжены через два дня в Букингемском дворце в присутствии королевы. Королева нашла, что августейший гость «очарователен и обладает массой разнообразных достоинств, очень спокоен, прекрасно владеет собой... обладает большой притягательной силой и по характеру напоминает скорее немца, чем француза». Но и она не одобрила его намерения командовать армией лично. Через несколько дней после возвращения в Париж Наполеон III поблагодарил ее за гостеприимство и сообщил, что в связи со сложной ситуацией в самой Франции «считает необходимым отказаться от первоначальных планов». 28 апреля во время прогулки верхом по Елисейским Полям на него было совершено покушение. К началу мая окончательно выяснилось, что император не покинет пределов Франции.
Тем не менее разработанный Наполеоном III план ведения боевых действий продолжал претворяться в жизнь, хоть и с некоторыми изменениями. Довольно простой в целом, он изобиловал многочисленными деталями, требующими сложной, кропотливой работы. Согласно плану, армию союзников следовало разбить на три части. Первая армия должна была оставаться на месте и продолжать блокировать Севастополь и защищать базы союзников южнее города. Второй армии предстояло обойти город и связать русскую полевую армию на высотах к востоку от Севастополя. Третью армию планировалось высадить в противоположной части Крымского полуострова. Предполагалось, что она выступит в сторону Симферополя, отрежет коммуникации противника и, соединившись со второй армией, примет участие в решительном штурме города с севера.
«Все это, – считал лорд Раглан, – невозможно без широких приготовлений, значительных поставок имущества, что, в свою очередь, потребует задействования огромного количества транспортных средств». Сам он всегда считал, что отрезать русских от снабжения из континентальной части России действительно необходимо. Но, по его мнению, это было бы удобнее сделать из Евпатории. План французского императора предполагал распыление сил союзников на огромной территории, что сделает очень сложной организацию связи и взаимодействия между ними. В случае осложнения ситуации на одном из участков фронта у союзников неизбежно должны будут возникнуть трудности с оказанием помощи нуждающимся в ней войскам. План предусматривал, что и без того малочисленный английский контингент тоже будет раздроблен. Раглан не мог допустить этого. Он настаивал на том, что его силы слишком незначительны, к тому же французские солдаты не горят желанием занять траншеи, освободившиеся после того, как он поведет вторую армию в обход Севастополя навстречу полевой армии русских.
Панмор прямо назвал все эти предложения «дикими и невыполнимыми». Со своей стороны, Пелисье был полон решимости закончить войну собственными силами, не дожидаясь помощи императора. Поэтому он тоже мало нуждался в его планах.
То, как независимо держался Пелисье, удивляло многих. Казалось, на него не производят никакого впечатления многочисленные телеграммы, письма, приказы и депеши, которыми Наполеон III выматывал нервы Канробера. Он небрежно совал полученные бумаги в карман, и многие были уверены, что новый командующий вовсе не читает их. Даже генерал Ниел, который заранее предвидел, что общение с этим «сердитым коротышкой» будет нелегким, был поражен таким неуважением. Когда Ниел в очередной раз выступил с протестом против игнорирования командованием планов императора, Пелисье вышел из себя и заявил, что не намерен потом бороться с неприятностями, которые непременно последуют после выполнения такого плана.
Он не считал нужным скрывать, что ни во что не ставит военные проекты Наполеона III и не намерен им следовать. Пелисье полагал, что после того, как интенсивным артиллерийским огнем удалось почти полностью разрушить систему обороны русской армии, Севастополь следует атаковать фронтальным ударом, не дожидаясь заумных указаний из Парижа. Он был согласен с Рагланом в том, что действительно было бы неплохо отрезать русских от тыла, однако если и наносить такой удар, то из Евпатории. Он был заодно с Рагланом и в том, что ни в коем случае не следовало отзывать войска, отправленные в рейд в сторону Керчи. Пелисье поддерживал многие идеи Раглана. Он испытывал симпатию к англичанину и уважал его. По словам первого лорда Адмиралтейства Чарльза Вуда, Пелисье даже предлагал Раглану стать главнокомандующим объединенными силами союзников. Французский генерал подружился с вежливым английским аристократом, так не похожим на него самого, той искренней и самоотверженной дружбой, на которую редко способны столь жесткие и несентиментальные люди.
Два генерала решили между собой предпринять новый рейд на Керчь. Операция под командованием генерала Брауна прошла блестяще. Никто не препятствовал высадке союзных войск 26 мая; русские батареи были уничтожены. Через четыре дня после прохода через Керченский пролив союзной эскадры кораблями союзников в Азовском море было потоплено более 200 транспортных судов русских. Примерно столько же русские моряки были вынуждены потопить сами. Но когда основные силы отправились в Еникале, оставив в городе лишь небольшой гарнизон солдат и матросов, которому были поручены охрана Керчи и уничтожение нескольких расположенных там предприятий, по городу прокатилась настолько ужасная волна грабежей и насилия, что местные жители до сих пор вспоминают о тех днях с ужасом и отвращением.
«Наши попытки остановить мародеров и насильников, – писал Рассел, – были слабыми и нерешительными». Он видел, как матросы тащили к своим кораблям груды бесполезных для них вещей, аляповатые картины, изображавшие святых и Иону в пасти кита, книги на русском языке, чучела птиц, – все это грузилось на тележки и везлось в порт, где по приказу офицеров сбрасывалось в море. Как обычно, французы оказались более удачливыми «охотниками». Они собирали все, что, по их мнению, представляло какую-то ценность.
По улицам с воплями носились толпы турок и татар. Не удовлетворившись простым воровством, они врывались в дома, ломая окна и мебель, насиловали женщин и отрубали головы детям. Если днем небо
