Перепуганный Апазов указал на корейца.
— Вон! — закричал я. — Вон, убью!
Кореец моментально исчез.
Позже я узнал, что он поинтересовался у Димитрия, как ему понравилась собачина, любимое национальное блюдо его народа.
Я вернулся к своему товарищу. Обессилевший, он содрогался всем телом, хрипло дышал, Я положил ему на плечо руку, сказал:
— Прости. Я не хотел, чтобы все так… Прости.
Димитрий отрицательно замотал головой.
— Нет, нет, — проговорил он. — Спасибо. Пусть. Я хоть несколько минут чувствовал себя сытым. Спасибо. — И слабо мне улыбнулся.
Я отошел, сел на землю, насыпав на газету махорки, свернул самокрутку, закурил и опять стал смотреть на звезды.
Неисчислимые миры взирали на нас сверху и равнодушно мерцали холодным блеском. Каждый мир существовал сам по себе, ни одному из них не было до нашей жизни дела. Везде, видимо, хватало своих бед и болей, как сейчас под Курском, где шла самая кровавая битва за всю войну.
Я подумал:
«Почему так? Каждый миг всюду возникают неисчислимые страдания, а мы безропотно их принимаем? Неужели мы действительно рождены для этого? Смиряться? Смиряться и видеть смысл в том, чтобы от воя бомб утыкаться лицом в грязь? Чтобы той женщине оторвало ногу? Чтобы Арепьев плакал перед своей женой на коленях? Чтобы я шел прочь из дома, так и не показавшись на глаза своей матери? Чтобы сейчас давился собачьим мясом, которое съел под гипнозом, мой товарищ?»
В этот день я навсегда возненавидел человеческое страдание.
БУСЛАЕВ
Старший тренер сборной команды Скачков на первой же тренировке опытным глазом сразу подметил во мне какие-то изменения. Я, опасаясь, что он тут же отошлет меня со сборов обратно к Абесаломову, неохотно рассказал ему о своей перетренированности и сердечных перебоях.
Реакция Скачкова оказалась необычной. Он улыбнулся и неожиданно для меня высказал мое же основное правило:
— Все, что ни случается, — все к лучшему. Пришло время, когда надо работать только над техникой прыжка. Поставишь технику — ты на коне. Нет — нагружай себя хоть в пять раз больше, толку не будет.
Всесоюзный сбор легкоатлетов, как и было запланировано, проходил в Грузии, в Лесилидзе. Поселились мы на спортивной базе в уютных домиках. Скачков поместил меня в лучшей комнате, собственноручно составил и приколол на стенку расписание каждого моего дня. Он распорядился, чтобы меня кормили по специальному меню. Скачков посоветовал мне есть больше меда. По его словам, он содержал соли редких металлов, которые были необходимы моему организму. Кроме того, мед смягчал мой гастрит. В Лесилидзе я впервые увидел море. От стадиона его отделяла лишь узкая шоссейная дорога. Всякий раз, подходя к берегу, я уже на ходу раздевался и нетерпеливо залезал в море, точно в постель под теплое темно-синее одеяло. И долго плыл под водой у самого дна.
Плавал я довольно хорошо, мог пронырнуть метров пятьдесят. Правда, все это делал в бассейне. Душа у меня была, что называется, самая сухопутная. Странно, что я так привязался к морю. Я разбегался и лихо врезался головой в волны даже в семибалльный шторм. Попадая в огромный вал, я изо всех сил греб под водой руками и уворачивался от его сметающего удара. Когда я выныривал, море начинало швырять меня из стороны в сторону, как щепку, — оно было недовольно, что я его перехитрил. Это льстило моему самолюбию.
Плывя обратно, я использовал очередной, опять самый огромный вал, который стремительно выносил меня к берегу. Однажды он меня просто вышнырнул на пляж. Я не успел в последний момент сгруппироваться и разодрал в кровь грудь и живот — море протащило меня по гальке пляжа. С этого момента шутить с морем я прекратил.
В Лесилидзе росли кипарисы, за изгородями домов — лавровые кусты, хурма и мандарины. Сладковатый воздух, густо настоянный на запахах этой диковинной растительности, создавал у меня такое впечатление, словно ни за что ни про что я неожиданно попал в рай. Но более удивительным оказалось другое — прежние тяготы вдруг показались мне такими далекими, почти призрачными, точно их никогда и не существовало. Будто их мгновенно покрыла какая-то плотная и приятная пелена. Что-то наподобие меда на стенках моего желудка.
Скачков не спускал с меня глаз и пока вроде бы был мною доволен. Не очень быстро, но неуклонно, крупица за крупицей я осваивал новую технику прыжка.
Позже Скачков как человек, знавший меня довольно близко, скажет:
«Своей неотесанностью он поначалу чем-то напоминал мне пень. Тугой, медлительный — казалось, нет такой силы, которая могла бы сдвинуть его с места.
Старая техника прыжка так крепко застряла в нем, что я начал уже отчаиваться, нервничать, раздражаться на его нерасторопность и даже откровенно подтрунивать по поводу его сообразительности. Но более всего поражало его поведение. Он абсолютно не обращал внимания на мои колкие выпады и как- то очень по-своему, непонятно для меня все же умудрялся двигаться вперед. При этом он задавал такую кучу вопросов, что их хватило бы на целый десяток других моих учеников… Механика его усвоения дошла до меня позже, В отличие от многих прыгунов у него был иной принцип: „Чем труднее войдет, тем труднее выйдет“. Чем-то овладев, он доводил то до автоматизма и никогда уже не терял».
Так ли оно тогда было или: нет, я уже точно не помню. Но в одном Скачков прав — когда мне хотелось добиться значительной цели, я никогда не стремился казаться умнее, чем был в действительности. Перед такой целью я отбрасывал всякую позу. Но позером мог быть тоже. Особенно впоследствии. Но опять же лишь при обстоятельствах, от которых не зависело главное.
Новую технику я отрабатывал на высоте 180–190 сантиметров. После месяца занятий у нового тренера мой лучший результат — два метра — не вырос ни на йоту. Меня это не огорчало по двум причинам:
Во-первых, в Лесилидзе я попросту забыл и думать о каких-либо соревнованиях, в во-вторых, увлекся.
Стройная, с бронзовой кожей, она была старше меня года на четыре. Тоже прыгунья. Как только я ее увидел, во мне тотчас сработало своеобразное реле. Я как бы сразу к ней подключился. Притом помимо своей воли. Она где-то ходила, купалась, тренировалась — любое расстояние между нами уже не имело значения. Я, будто подсоединенный к ней не видимым проводом, четко ощущал, чем продиктованы тот или иной взгляд этой девушки, ее интонация, какой-либо жест. Меня не покидало ощущение, что я ее знаю уже несколько лет…
Было воскресенье. День выдался теплый, яркий, однако на горизонте уже собирались облака. Я только что вылез из воды и, лежа на гальке, смотрел, как солнце постепенно испаряет с моей загорелой кожи влагу. Она подошла ко мне и просто сказала:
— Сегодня вы должны мне помочь.
Я сразу сел спросил:
— В чем?
Она пояснила:
— Я хочу съездить в Гагру. Родители просили прислать овощей, фруктов, в общем, килограммов десять а, мне, не донести. Потом, знаете, там кавказские люди, я их побаиваюсь.
Я сразу забормотал:
— Ну да ну да…
Я вскочил и суетливо стал просовывать ноги в брюки. Странно, в мыслях я был давно готов к этой
