Фабио Фарих, И. Даксергоф
Над снегами
Москва, 1932 год. Молодая гвардия, ОГИЗ.
О МОТОРАХ, ЭКСПЕДИЦИИ И РОЖДЕНИИ КНИГИ
Познакомился я о Фарихом довольно необычным образом.
Однажды, несколько лет тому назад, будучи в совсем еще юном возрасте, я ехал на велосипеде по одной из московских улиц. Уличное движение в то время было бешеным в полном смысле этого слова. Пешеходы двигались туда и сюда прямо по улице, поперек ее и по диагонали — совсем как бактерии в капле грязной воды. Некоторые наиболее флегматичные из граждан останавливались и лениво, но зато с большим знанием своего дела, зевали по сторонам. Автомобили более деликатные в то время, боясь причинить зевакам беспокойство, вежливо их объезжали, часто заезжал для этого на тротуар.
И так, лавируя между автомобилями, извозчиками и пешеходами, спешащими к не спешащими, и без лишней скромности удивляясь своей ловкости, я медленно продвигался вперед. Велосипед был большой, а я был маленький и сидел на нем, как петух на насесте. Переваливаясь с одной стороны седла на другую, чтобы лучше достать педали, и медленно, но верно натирая себе мозоли, я чувствовал себя на верху блаженства. Я представлял себя сидящим на бешено мчащемся мотоцикле. Нагнувшись над рулем, я для большей эффектности подражал звукам мотора и мотоциклетного гудка, чем не раз навлекал на свою голову незамысловатые проклятья почтенных граждан. Недовольство публики ничуть не портило моего радостного настроения. Мне все казалось тогда таким приветливым и милым, и я искренне восхищался собою и своим уменьем управлять воображаемой мощной машиной.
Из этого блаженного состояния меня вывел ехавший впереди извозчик. Для всякого велосипедиста и мотоциклиста психология извозчика всегда являлась сложной, трудно разрешимой проблемой. Ехавший же впереди меня мог смело среди своих собратьев по профессии занять первое место, как психологический феномен. Я до сих пор не могу себе представить, что руководило его действиями. Остановившись внезапно посредине улицы, он слез с козел и стал неторопливо распрягать свою лошадь. Этому-то милому бородатому извозчику я и был обязан поломкой своего велосипеда и знакомству с Фабио Фарихом.
Не желая из-за какой-то одной лошадиной силы останавливаться, тем более, что влезать на велосипед без наличия уличных тумб для меня было несколько затруднительно, я смело и решительно свернул влево и въехал в самую гущу уличного движения. От извозчика я отъехал недалеко. Не успел я покрыть и десяти метров, нырнув и вынырнув при этом по крайней мере из девяти ухабов, как где-то сзади услышал громкие крики и треск мотоциклетного мотора. Звук мотора для меня всегда был самый лучшей музыкой. По высоте его и тембру я даже ухитрялся определять фирму машины. Однако на этот раз я марки мотоцикла не определил. Вое последующее произошло с молниеносной быстротой. Я видел, как пешеходы брызнули в разные стороны, сразу очистив половину улицы, и как торговка парфюмерией, тащившая на своем лотке целую батарею пузырьков с духами и коробки с пудрой, замешкала и, не зная очевидно, что ей предпринять, заметалась перед моими глазами. В следующую секунду с ревом и треском на меня налетело что-то темное… Вылетая из седла, с тупой болью в боку и пожалуй с некоторым восхищением перед хорошим ударом, я успел заметить, что суетливость торговки получила должное возмездие. Удар пришелся как раз по ее лотку с парфюмерией. Целый столб пудры взвился в воздух и скрыл от меня торговку и мотоциклиста. На несколько секунд меня также окутал какой-то туман, и я погрузился в приятное забвение. Уже лежа на земле и с трудом повернув голову, я видел, как человек в кожаном шлеме, с лицом, похожим на Дон-Кихота, заботливо смахивал пудру с лежащего на земле мотоцикла. Тут я не без удовольствия констатировал, что мои ребра к велосипед были осчастливлены соприкосновением с гоночным «тором». Мои размышления о преимуществе гоночных машин для езды по городу и бренности всего велосипедного длились недолго. Разбрызганные страхом граждане стали срочно стекаться к месту происшествия. В воздухе запахло пролитым бензином, духами и приближающейся опасностью.
Почувствовав внезапную симпатию к владельцу, «тора», я, собрав остаток своих сил, крикнул:
— В переулок! Гоните в переулок!
Но было поздно. В воздухе уже разлилась соловьиная трель милицейского свистка.
Мотоциклиста и меня милиционер гостеприимно пригласил в комиссариат, а двое каких-то услужливых молодых людей заботливо несли мой свернутый калачиком велосипед.
Явная несправедливость судьбы сблизила нас с Фарихом… Маленькое зернышко нашего знакомства, согретое братски поделенным штрафом, дало хорошие ростки. Наши пути, правда, довольно неожиданно, но зато достаточно тесно сошлись.
Происшедший вскоре случай окончательно скрепил нашу дружбу. Кто-то раз мы ехали на автомобиле. Автомобиль, между нами говоря, был только по названию. Ободранный, облезлый, постоянно чихающий и останавливающийся, с какими-то лохмотьями вместо покрышек, он был скорее похож на больную корову, чем на автоматический экипаж. Однако в наших глазах он был тогда почти что идеалом. В этот день, проделав несколько десятков километров по шоссе, мы возвращались в Москву. Мотор в тот день работал на редкость хорошо: он останавливался в пути не более десяти раз. Подъезжая к заставе, мы только что хотели выразить ему свое одобрение, как он вдруг, словно угадав наше намерение, чихнул на нашу похвалу и остановился. Привычный движением мы спрыгнули по обе стороны своего идеала и, подняв капот, склонились над бедным больным мотором. Нашим взорам представилась ужасная картина: из сливного отверстия карбюратора выскочила пробка, и драгоценная влага, именуемая бензином, медленно, но верно вытекала на землю. Требовалась срочная медицинская помощь. Заткнув предварительно рану пальцем, мы тщетно искали глазами что-нибудь, что смогло бы остановить бензинотечение, но, как нарочно, кругом ничего подходящего не было. Не найдя ничего, Фарих с плохо скрытой тревогой спросил: «Платок есть?» У меня, конечно, своего платка не было, но зато был маленький кружевной платок, который я уже издавна носил в своем левом кармане, как раз на уровне сердечных клапанов. Ничуть не задумываясь, я сейчас же вытащил этот платочек и, предварительно поплевав на него, засунул в карбюратор. Положение было спасено. Этот случай дал возможность Фариху убедиться, что мотор для меня, так же как и для него, был гораздо дороже очень многих и многих дорогих вещей.
Время шло. Сделанные вместе тысячи километров на мотоцикле, автомобиле и самолете нас окончательно связали крепкой, неразрывной дружбой. Сказать, что мы знакомы с Фарихом столько-то лет, было бы неправильно. Десятки моих знакомых имеют гораздо больший стаж, и в то же время они для меня, так же, как и я для них. чужие. Наше знакомство с Фарихом исчисляется не временем, а пространством. Мы с ним знакомы не года, а тысячи километров. Это выражение могут понять только те, кто сам сидел или рядом о гонщиком на автомобиле, или на тряском мотоциклетном багажнике, или в удобном кресле пилотской кабины. Только тот поймет, кто испытал эта ощущение слияния мыслей, когда одно только слово, наудачу брошенное в вихрь встречного ветра, бывает так же понятно для сидящего рядом с тобой, как и его многозначительный кивок на спидометр или «саф».
Нас связали километры. Все наши совместные планы и, работы были всегда направлены только к тому, чтобы как можно больше «накрутить» километров на таксомотор нашей дружбы. Вместе мы организовывали «пароходный ллойд», имевший целью спустить на Москва-реку разваливающийся и неизвестно еще как сохранивший свою форму какой-то Ноев ковчег; вместе пытались совместить восьмисильный мотоциклетный мотор с сорокасильным «анзани», вместе проектировали авиэтку, при чем рассчитанная мной нервюра — дело прошлое — была оценена одним специалистом как нервюра для «Фармана Голиафа», а совсем уж не для легкой авиэтки.
Жизнь на некоторое время разделила нас. Фарих улетел на север, я же занялся более «высокими материями». В июле 1929 т. перед своим отъездом из Иркутска я видел его Садящимся в свой самолет для полета в обычный почтово-пассажирский. рейс Иркутск— Бодайбо — Якутск. Это было наше последнее свидание перед его полярной экспедицией. Мы простились типичным для нас прощанием: проносясь над
