движимая мощными рычагами ФБР и ЦРУ.
Собравшиеся коротко обсудили средства и методы, которые предстояло применить в том случае, если дело примет нежелательный оборот. Все единогласно решили поручить операцию таким сотрудникам, которых — при всей их эффективности — не жаль было бы впоследствии ликвидировать.
Эта история не должна была оставить следов. Она вообще не должна была произойти.
Дэвид Уайз покинул зал первым. Он сел в свой черный «олдсмобиль» и велел водителю ехать к мемориалу Линкольна, где располагался его секретный кабинет. Из окна кабинета был виден фонтан у Белого дома; табличка на двери отсутствовала. Фактически этот кабинет являлся сердцем всего отдела планирования. В смежной комнате — просторной и со звукоизоляцией — стояло два десятка шифрованных телетайпов, связанных с крупнейшими зарубежными «филиалами» ЦРУ.
Положив трубку на рычаг, Дэвид Либелер убрал с дивана постель и осколки стекла, закрыл сейф и распахнул окно. Дом спал; светились окна только его квартиры.
Обмотав голову полотенцем, он сел за стол в соседней комнате и начал что-то писать.
Спустя полчаса зазвонил телефон. Либелер услышал бесстрастный голос Дэвида Уайза:
— Мы нашли Джерри. В подвале вашего дома. Убит тремя выстрелами: работал профессионал. Все оказалось гораздо серьезнее, чем вы предполагали.
— Я вам ничем не могу быть полезен? — робко спросил Либелер.
— Нет. Просто держите язык за зубами.
Уайз повесил трубку.
Подавленный, Либелер опустил голову, затем вновь сел за стол, закончил письмо, заклеил конверт и положил его на видное место — рядом с фотографией своей жены.
Уайз прав: он, Либелер, стал теперь совершенно бесполезен: слишком уж велика его вина.
Он выдвинул левый верхний ящик стола и вынул оттуда красивый никелированный револьвер кольт-5, который привез прошлой зимой из Мексики.
Минуту поколебавшись, он выстрелил себе в рот, направив ствол вверх, и с раздробленным черепом опрокинулся на спину.
Глава 3
Разглядывая Маризу Платтнер, Серж Голдман исходил слюной, как подопытная собака академика Павлова. Среди женщин ее профессии не часто попадались такие, как она — одновременно и красивые, и сговорчивые. Тем более что сам папаша Голдман немногое мог предложить: девяносто два килограмма рыхлого мяса, втиснутого в подержанный костюм плейбоя, расплывшееся бородавчатое лицо и огромный лысый череп. Последняя деталь его особенно смущала. Однажды в баре какой-то мужчина схватил его за грудки и начал трясти: Серж слишком откровенно смотрел на ноги его спутницы. А потом мужчина с отвращением сказал:
— Когда тебя трясешь, у тебя в башке булькает, как в унитазе. С тех пор Серж Голдман старался не делать резких движении головой.
С Маризой Платтнер все пошло как по маслу: он снял ее в ирландском баре «Дж. П. Кларкс» на Третьей авеню. Купив ей бифштекс «Лондон бройл» за два доллара семьдесят пять центов, он сразу приобрел в ее лице новую подругу. Несмотря на купленную в кредит норковую шубку, Мариза сидела без гроша. Приехав из Чикаго, где она исполняла стриптиз, Мариза собиралась стать здесь, в Нью-Йорке, певицей или актрисой.
— Пожалуй, я могу вам помочь, — проворковал Голдман на своем неважном английском. — Я как раз снимаю фильм...
И это было почти правдой. На следующий день Мариза появилась в его кабинете в шесть часов, после ухода секретарши — раскрасневшаяся, как девочка во время первого свидания, и затянутая в коротенькое платье, едва прикрывавшее ее женские прелести.
На письменный стол она поставила свою вечернюю сумочку, слегка приоткрыв ее. Из сумочки выглядывали кокетливые кружева черных трусиков. Не будучи большой интеллектуалкой, Мариза все же, видимо, прочла наставления Дейла Карнеги «Как приобретать друзей...».
Такое многообещающее начало означало, разумеется, наступление новой эры в истории киноискусства.
Однако Серж Голдман не удовольствовался мимолетным объятием на письменном столе. Он решил поразить Маризу своей необычайной щедростью и серьезностью намерений и пообещал провести с ней уик-энд на Антильских островах. Правда, там уже начался сезон дождей, но это не беда... Он даже посоветовал ей в следующий раз захватить с собой паспорт.
В этот раз она уже приехала в его тихую однокомнатную квартиру на Пятьдесят второй улице. На ней было зеленое платье, слишком необдуманно открывавшее далекие от совершенства ноги, но Серж Голдман старался смотреть только на ее ангельское личико, обрамленное светлыми кудряшками.
Поглаживая ее по бедрам и не встречая никакого сопротивления, он стал описывать ей прелести предстоящего круиза. Она восхищенно замурлыкала и прижалась к нему. В голове Голдмана завертелись похотливые мысли. Он поставил на проигрыватель пластинку и снял пиджак. Мариза фыркнула:
— Почему у вас двое часов? Он принял серьезный вид.
— В моей работе без этого не обойтись. На правой руке у меня голливудское время, а на левой — местное время той страны, куда я выезжаю. Это позволяет мне звонить важным персонам, не нарушая их покоя.
Девушка онемела от восторга. Серж воспользовался этим и сунул ей в руки стакан, до краев наполненный виски. Минут через десять он сказал:
— Если вы твердо решили делать карьеру в кино, то вам прежде всего следует избавиться от излишней скромности...
Виски начинало действовать. Уязвленная Мариза хмыкнула:
— За кого вы меня принимаете, дядя?
И, грациозно изогнувшись, расстегнула молнию на платье. Одно движение — и она предстала перед Сержем в тугом черном корсете, бросая на продюсера откровенно соблазняющие взгляды.
— Венера Лимосская! Да еще с руками! — гордо объявила она и бросилась в объятия Голдмана, хищно облизываясь острым язычком.
На двери зазвенел веселый звонок.
Серж Голдман подскочил на месте. Этого адреса не знал никто. Кроме его шефов, конечно. Те могли найти его и на краю света.
Немногие знали о том, что прежде чем стать кинопродюсером, он был делегатом Коминтерна от стран Балтики. В те годы он еще зачастую испытывал голод, и все же верил в коммунизм. Коминтерн распустили. Вместо того, чтобы расстрелять Голдмана, люди из МВД проявили гуманность и предложили ему отправиться в Соединенные Штаты, чтобы создать там сеть разведывательной агентуры. Ему обещали прекрасное будущее и неограниченные «служебные» расходы. По паспорту литовский инженер-эмигрант, он приземлился в Нью-Йорке, раздуваясь от гордости, словно павлин. Ведь гораздо приятнее оказаться в Нью-Йорке, нежели под Воркутой.
Он ехал в огромный безрадостный Чикаго, чтобы установить связь с уже существующей там агентурной сетью.
Ему понадобилось всего три месяца для того, чтобы очутиться в тюрьме Деннамора с тридцатилетним сроком за шпионаж: русские отправили его для проверки связных, которые, по их данным, попали под наблюдение ФБР.
Данные оказались точными.
Но Сержу Голдману повезло: его адвокат, по происхождению русский еврей, начал питать к нему дружеские симпатии. Адвокат переговорил с ЦРУ, и однажды в субботу — в день посещений — в его камеру вошел незнакомый мужчина. Сначала он отметил невеселую перспективу провести в этой образцовой тюрьме чуть больше четверти века, а затем намекнул, что русские недавно заменили своих агентов другими, и неплохо было бы установить личности новых...
Судья признал, что Голдман стал жертвой коварного обмана, и Сержа немедленно освободили. Ему посоветовали объяснить русским, что американцы выпустили его при условии, что он будет работать на них.
