Я играл на улице со своими товарищами на сольди и чентезими; триста лир казались мне такой огромной суммой, что мне становилось смешно при одной мысли о них. Мы с бабушкой на ужин выпивали по чашке кофе с молоком, тратя на двоих одну лиру.
После истории с деньгами твой покровитель запретил говорить с тобой о маме.
Итак, мы с тобой отправлялись в сад. Ты шел рядом со мной, но всегда немного поодаль; ты относился ко мне с ребяческой показной снисходительностью и всегда хмурился, словно видел во мне врага.
Ты показывал мне растения, цветы, рыбок в бассейне с высокомерием мальчугана, который дает сверстнику полюбоваться на свои игрушки для того, чтобы ошеломить его и вызвать зависть, но никогда не позволит дотронуться до них. Ты часто и охотно водил меня в теплицу, чтобы показать черепах. Однажды, когда я перевернул одну из них на спину, ты расплакался. Даже садовнику не удалось успокоить тебя, ты бранил меня сквозь рыданья. Черепаху звали Беатриче.
Ты вернулся домой почти бегом; твой покровитель дал мне пощечину; бабушка стала за меня заступаться.
— Висельник! — воскликнула синьора.
— Ночью у него будет жар, — сказал твой покровитель; он смотрел на меня злыми глазами.
А я больше не боялся его. Посещения Виллы Росса казались мне теперь сущей комедией. Я жил другой жизнью, проводил долгие часы на улице, и визиты на Виллу Росса были для меня приключением из второй, тайной жизни, которую я скрывал от моих приятелей.
Мне уже исполнилось десять лет, и бабушка больше ire могла водить меня за руку. Когда мы выходили из виллы, я мчался по дороге Сан-Леонардо, забегал в крестьянские дворы, визжал, звонил в колокольчики у калиток, собирал оливки, упавшие на дорогу. В те дни, когда нас провожала синьора, я нарочно еще пуще расходился, м она грозила мне палкой. При прощании бабушка заклинала ее не рассказывать мужу про мои выходки. Странная женщина была эта синьора: нередко вместо упреков она n мекала меня.
12
Садовник пообещал мне стебель тростника. Я сказал, что он нужен бабушке, чтобы развешивать белье. На самом-то мы с товарищами делали из тростника трубочки, чтобы стрелять бумажными шариками. В шарик втыкалась булавка острием вперед, а потом мы дули в трубочку, целясь девочкам в зад.
Настал день, когда садовник дал мне тростник.
Это был чудесный толстый стебель, желтый с зеленый с рубчиками, полый внутри, как мне хотелось. По улыбке садовника, протягивавшего мне тростник, я угадал, что мы поняли друг друга: если не насчет булавок, то уж насчет безусловно.
Тебе было тогда шесть лет. Значит, мне было одиннадцать. Наступила осень — осень тысяча девятьсот двадцать и тертого года. Садовник оставил нас одних; на нем была соломенная шляпа с серой испачканной лентой и синий передник с завязками на поясе и вокруг шеи; он вышел из теплицы, держа в руках шланг для поливки. Мы с тобой сидели на одной из стеклянных рам. На тебе был голубй галстучек в крапинку. Ты взял у меня из рук тростик и сказал:
— Это я дал тебе тростник.
Первым моим порывом было выхватить у тебя стебель но я сдержался, чтоб не утратить своего приобретения.
— Ну что ж, — кажется, сказал я, — теперь ты хочешь отнять, его?
Даже сидя, ты был намного ниже меня; твои светлые белокурые волосы выглядели совсем золотистыми; ты был красив, как солнечный лучик; и поэтому тот неприязненный взгляд, которым ты смотрел на меня, казался особенно злым.
— Я тебе его отдам, но с уговором, — сказал ты мне. И спросил: — Кто была мама?
Ты надул щеки, и я не понял, шутишь ты или говоришь серьезно. Я видел тростник в твоих руках, но сразу забыл о нем. Перед нами расстилался лужок, обнесенный изгородью; от нее нас отделяли ступеньки оранжереи и дорожка, усыпанная гравием. Из-под изгороди выскочила ящерица, на мгновение замерла, потом перебежала дорожку. Я воспользовался этим, чтобы переменить тему разговора.
— Смотри, смотри, какая ящерица, — сказал я, — давай поймаем!
И я сделал движение, но ты продолжал сидеть. Покачивая тростник на колене, ты повторил:
— Скажи мне, кто была мама?
— Если я тебе скажу, ты пойдешь, наябедничаешь, а потом будешь реветь, — сказал я.
— Скажи, кто она была, — настаивал ты. Я сказал:
— Она была наша мама, твоя и моя.
— Она умерла?
— Да, умерла.
— Ее звали Нелла?
— Откуда ты знаешь?
Тут ты встал и улыбнулся; два передних зуба у тебя сильно выдавались вперед, наверно, другие выпали; у тебя еще не сменились молочные зубы. Ты протянул мне тростник и подошел к садовнику, который поливал лужок неподалеку от нас.
— Ты прав, ее звали Нелла, — сказал ты ему.
Садовник кивнул головой и улыбнулся. Ты, как всегда, смотрел удивленно и грустно, держался настороженно.
Этот разговор повторился в автомобиле на следующую зиму.
В определенный час один из сыновей твоего покровителя, свободный от службы, катал тебя на машине. Если это случалось во время нашего посещения, ты прощался с нами. В тот день твой покровитель и барон уехали в город на другом автомобиле со вторым шофером. Дида предложила тебе захватить на прогулку и меня. Ты был доволен моим обществом более обычного. Шофер, человек лет тридцати, с черными глазами и торчащим вперед подбородком, держался с достоинством — типичным достоинством слуги, хозяйского шофера. Он тоже, в соответствии с мерой тишины, смеялся так, что ни один звук не слетал с его губ. На нем была фуражка и пальто с каракулевым воротником. Обычно ты садился в машину рядом с ним, но в тот день мы вместе сели сзади. Через стекло нам было видно, как шофер ведет машину. Ты был в пальто табачного цвета, на шее серый шерстяной шарф, на голове шляпа, какие носят взрослые.
Я в первый раз в жизни катался на автомобиле.
Мы выехали на бульвары; светило бледное солнце, деревья стояли голые, и вороха сухой листвы были наметены у тротуаров. Я смотрел в окно и с непривычки не узнавал хорошо знакомых мест: дворца Фонтана, Джирамонтино, Святых ворот. Машина ехала не особенно быстро: время от времени водитель оборачивался и улыбался нам; у него немного выдавались десны. Мы молчали, сидя рядом. И вдруг, когда мы подъезжали к Площадке Микеланджело, ты сказал словно про себя, но так, чтобы и услышал:
— Она умерла, когда я был совсем маленький.
— Да, тебе и месяца не было, — ответил я.
— Это правда, что она умерла сумасшедшей?
— Как это сумасшедшей?
— Она умерла сумасшедшей, разве не так?
— Нет, неправда. Она умерла от испанки.
— Нет, сумасшедшей, я знаю. А ты врешь.
— Кто тебе сказал это?
— Мне сказал
— Нет, это ты лгун. Молчи… Я не хочу тебя больше видеть.
Ты завизжал и постучал в стекло, чтобы машина остановилась. Ты был весь красный и смотрел на меня ненавидящими глазами.
— Что ты ему сделал? — спросил меня твой брат — шофер и остановил машину.
— Ничего, — ответил я.
Ты сказал:
— Хочу домой.
И сел впереди, рядом с шофером.
13
Все, что происходило во время наших посещений Виллы Росса, было чуждо мне и существовало
