Мысль о страховом обществе прочно засела у нее в голове, но вместе с тем ей страшно было подумать, какими насмешливыми взглядами там ее встретят: на людях она была робка, краснела по пустякам, терялась в разговорах с посторонними.
Однако г-жа Орейль болезненно, как оскорбление, переживала утрату восемнадцати франков. Тщетно она старалась не думать о них: воспоминание об этом убытке не оставляло ее в покое. Что же все-таки делать? Время идет, а она медлит.
Наконец внезапно, как всякий расхрабрившийся трус, она решилась:
— Пойду. Там видно будет.
Но сначала требовалось привести зонтик в состояние полной негодности, чтобы претензия выглядела обоснованной. Она взяла с камина спички и прожгла между спицами большую, с ладонь, дыру, а то, что осталось от шелка, аккуратно свернула и скрепила резинкой; потом надела шаль, шляпу и засеменила по направлению к улице Риволи, где помещалась страховая компания.
Чем меньше оставалось ей идти, тем медленней делались ее шаги. Что она скажет? Что ей ответят?
Она следила за номерами домов. Оставалось еще двадцать восемь. Тем лучше! Есть время подумать. Вдруг она вздрогнула. Вот и дверь с надписью золотыми буквами: «Материнская забота, Общество страхования от огня». Уже! Она боязливо и сконфуженно потопталась на месте, потом прошла мимо, потом возвратилась, потом еще раз прошла вперед и опять вернулась.
Наконец г-жа Орейль сказала себе: «Все равно ведь пойду. Так уж лучше не тянуть».
Но, войдя, почувствовала, как заколотилось у нее сердце.
Она очутилась в просторном помещении с окошечками по стенам, и в каждом виднелась голова служащего, скрытого за перегородкой.
Появился какой-то господин с бумагами. Г-жа Орейль остановилась и робко, как девочка, спросила:
— Извините, сударь, не скажете ли, где выдают возмещение за сгоревшие вещи?
Он отчеканил:
— Второй этаж налево. Отдел несчастных случаев.
Это название еще больше напугало ее. Ей захотелось убежать, не вступая в объяснения, и пропади все пропадом! Но восемнадцать франков... Мысль о такой сумме чуточку подбодрила ее, и она поднялась по лестнице, переводя дух на каждой ступеньке.
На втором этаже г-жа Орейль увидела дверь и постучалась. Громкий голос отозвался:
— Войдите.
Она вошла в большой кабинет, где стоя беседовали три важных господина с орденскими ленточками в петлицах.
Один осведомился:
— Чему обязан, сударыня?
Нужные слова вылетели у нее из головы; запинаясь, она пролепетала:
— Я... я... по поводу... по поводу несчастного случая.
Господин учтиво указал на стул.
— Благоволите присесть. Через минуту я к вашим услугам.
И, повернувшись к остальным, продолжал:
— Компания полагает, что ее обязательства перед вами не выходят за пределы четырехсот тысяч франков. Претензии же на дополнительные сто тысяч мы принять не можем. Кроме того, оценка...
Один из собеседников перебил:
— Довольно, сударь. Пусть решает суд. Нам остается только удалиться.
Они церемонно откланялись и вышли.
Ax, посмей она уйти вместе с ними, она бы это сделала, убежала, все бросила! Но разве так можно?
Господин вернулся и с поклоном спросил:
— Чем могу быть полезен, сударыня? Она насилу выдавила:
— Я... я... вот из-за этого.
Директор с неподдельным изумлением воззрился на протянутый ему предмет.
Госпожа Орейль дрожащей рукой пыталась отстегнуть резинку. После известных усилий ей это удалось, и ободранный остов зонтика неожиданно раскрылся.
Господин сочувственно вздохнул:
— Досталось ему, однако! Она нерешительно призналась:
— Он обошелся мне в двадцать франков. Господин удивился:
— Неужели так дорого?
— Да ведь зонтик-то был какой! Прошу вас удостовериться в его состоянии.
— Вижу, прекрасно вижу. Только я не совсем понимаю, в какой мере это касается меня.
Госпожа Орейль забеспокоилась: может быть, это общество не платит страховку за мелкие предметы? И она пояснила:
— Но... но он же сгорел.
Господин согласился:
— Вижу.
Она сидела, разинув рот, не зная, что сказать. Потом спохватилась и торопливо добавила:
— Моя фамилия Орейль. Мы с мужем застрахованы в «Материнской заботе», вот я и пришла за возмещением убытков. — И, опасаясь, что ей окончательно откажут, поспешила оговориться: — Я прошу только, чтобы вы отдали его в перетяжку.
Директор растерялся.
— Но, сударыня... Мы не торгуем зонтиками. Компания не может заниматься подобным ремонтом.
Маленькая женщина почувствовала, что вновь обретает уверенность в себе. Предстоит борьба? Что ж, поборемся. Робость ее как рукой сняло. Она предложила:
— Тогда лишь оплатите мне перетяжку. В мастерскую я снесу сама.
Господин смутился еще больше.
— Но, сударыня, это же пустяк! К нам не обращаются по поводу столь ничтожных убытков. Согласитесь, что мы не можем возмещать стоимость носовых платков, перчаток, швабр, домашних туфель и прочих мелочей, которые повседневно рискуют пострадать от огня.
Госпожа Орейль побагровела от злости.
— Послушайте, сударь, когда в декабре у нас загорелась сажа в трубе, мы понесли убытки франков на пятьсот, самое меньшее. Однако господин Орейль ничего не потребовал с вашей компании; теперь она, по всей справедливости, обязана уплатить за мой зонтик.
Догадавшись, что она лжет, директор улыбнулся.
— Вы не находите странным, сударыня, что господин Орейль, который не потребовал возмещения убытка в пятьсот франков, претендует на пять-шесть для перетяжки зонтика?
Нимало не смутившись, она отпарировала:
— Прошу прощения, сударь, убыток в пятьсот франков бил по карману господина Орейля, потеря же восемнадцати чувствительна для кошелька госпожи Орейль, а это не одно и то же.
Он сообразил, что от нее не отвяжешься, что лучше уступить, чем терять целый день, и попросил:
— В таком случае не сочтите за труд описать, как произошел несчастный случай.
Почуяв победу, она вошла в подробности:
— Понимаете, сударь: у меня в прихожей стоит такая бронзовая штука подставка для тростей и зонтов. На днях прихожу я домой и ставлю туда вот этот. А надо вам сказать, сверху там висит полочка для свечи и спичек. Я протягиваю руку, беру четыре спички. Чиркаю одной — не горит. Чиркаю второй — сразу тухнет. Чиркаю третьей — та же история.
Директор перебил ее — ему захотелось съязвить:
— Спички были, наверно, с акцизной наценкой? Она не поняла и продолжала:
— Очень возможно. Во всяком случае, четвертая загорелась, я зажгла свечу, ушла к себе и прилегла. Через четверть часа мне показалось, что пахнет паленым. А я до смерти боюсь пожара. Если уж он случится у нас, то не по моей вине. Я на этот счет сама не своя, особенно с тех пор, как у нас загорелась сажа в трубе — я же вам рассказывала. Так вот, я, разумеется, встаю, выхожу, все осматриваю, обнюхиваю, как
