«добром», которым набит этот дом (В. П. говорит об оружии — экспонатах музея. — Авт). Его показывать надо, рассказывать, чтобы боялись, что оно может расколоть землю. Чтобы это «добро» не в деле было. Если уберут остатки культуры, это «добро» сразу заработает. Там дяденьки стоят, ждут, чтобы нажать.
На прощание Виктор Петрович оставил короткую запись в Книге почётных посетителей: «Господи! Спаси рабов твоих от безумия». Внизу подрисовал контур своей «Царь-рыбы». Поставил подпись и дату: «В. Астафьев, 14 апреля 1995 года».
Мы познакомили Виктора Петровича с творческой семьёй Евгения и Валентины Барановых. В своей мастерской они показали мир самобытных глиняных игрушек-свистулек, большую композицию («Ярмарка»). Эти работы народной мастерицы, Валентины Петровны, были на многих выставках, в том числе и за рубежом. В качестве сувениров они разлетелись по всем континентам.
«Очень хорошо, — отозвался писатель. — После оружия хорошо смотреть».
«Здесь нет ни одного злого персонажа», — упредила Валентина Петровна, уже прослышав про философские взгляды гостя. «Зла и так много», — ответил Виктор Петрович.
Будучи как-то в мастерской В. Кудринского, я позвонил Виктору Петровичу. Приглашал его ещё раз навестить город Зеленогорск. Он усталым хриплым голосом поблагодарил меня и сказал, что сильно болен, конечно, приехать не сможет. Валерий мне показал домашние любительские фильмы, где в мужской компании с художниками раскрепощённый писатель, немного под хмельком, острил и веселился. Таким я его и запомнил.
Виктор Петрович Астафьев — личность неоднозначная. За внешней мужицкой простотой да ещё, казалось, грубоватой речью, скрывался грозный и сильный хищник. Он чуял на расстоянии специфический запах шакала от литературы, халтурщика-приспособленца, вруна, очковтирателя. И, не задумываясь, бросался на них. Когда наше государство было могучим Советским Союзом, а партия — единственной политической силой с самой «верной» идеологией, он не побоялся говорить правду, упреждая предстоящие невзгоды, крушение ложных основ, навлекая на себя гнев всесильной Системы. Он был и остаётся прав: на лжи счастья не построишь.
Он мог ошибаться. Его простецкие слова порой создавали ложное представление, будто он малограмотный провинциал, не набравшийся в столице ума-разума, культуры, облачившийся в тогу интеллигента, пытается учить просвещённых, мудрых, властных, удачливых вершителей жизни. Но насколько надо быть мудрым и прозорливым на самом деле, чтобы предвидеть, как будет разрушаться бетонный монолит былого могущества, если безграмотные и корыстные строители возвели фундамент на зыбком грунте, да ещё приворовали цемент, да ещё не сверили с Богом свои деяния.
Он мог сгоряча сказать то, что захотел бы потом исправить. Думаю, что захотел бы. Но слово не воробей. Вся беда в том, что таких смелых, самобытных, самодостаточных и к тому же грамотных, сочувствующих, сопереживающих, вместе с тем, талантливых людей совсем, совсем мало. Много других, но они хотят казаться. В широком кресле, на трибуне партийного съезда. Казаться, а не быть. Знакомо! Потому что под личиной интеллигентности, под партийными, самыми надёжными, знамёнами и самыми «верными» идеями, часто прячутся вруны и трусы, слабаки, бездарности и проходимцы. А такие одиночки-воины, настоящие мудрецы, давно стали реликтовым явлением в нашей жизни.
Не могу согласиться с мнением Виктора Петровича по отношению к коммунистам. В партии были сотни тысяч простых рабочих, крестьян, инженеров, учителей, врачей. Среди них было много молодёжи. Воспитанные в духе государственной идеологии, будучи патриотами своей страны, эти люди бескорыстно и порой беззаветно шли на самые трудные участки и на фронте, и в мирной жизни. Их так же порой обманывали и бросали. Как, например, строителей БАМа. Они так же подверглись репрессиям. Не их вина в том, что верховные идеологи создавали мифы и липовых героев. Много, даже очень, было безымянных настоящих героев с партийными и комсомольскими билетами. Не по-христиански означать всех одной чёрной краской. Это несправедливо.
Его категоричность может кому-то нравиться, кому-то нет. От неё отдаёт самохвальством, самоуверенностью, а в сочетании с талантливой сущностью — снобизмом. Но не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Мы так далеко ушли в разрушении своей жизни, что только авторитетный, пусть грубый, пусть самоуверенный окрик, обидные слова остановят наше внимание на предупреждении отчаявшегося Учителя.
Книги В. П. Астафьева во мне оставляют разные следы. От одних становится грустно и даже страшно («Печальный детектив»), от других надолго остаётся в душе приятное впечатление («Васюткино озеро»). Но каждая поражает художественной красотой, богатством и самобытностью языка, чёткой позицией автора. Словарь писателя — это особая редкость. Это мощная палитра красок, с помощью которой создаются настоящие художественные произведения. Мне нравится и его тонко вплетённый в повествование юмор. Даже сатира. Он уничтожает псевдогероя простецкими эпитетами, хохмой, как бы подкрадывается к нему с арканом, и, набросив его умело на голову негодяя, затягивает нравственную петлю («Мною рождённый»).
Астафьев, пройдя кровавую войну, снизу начавший познавать жизнь и достигший её духовных вершин, лучше многих её знает и, ради спасения, бросает на жернова критики почти всё, что, на его взгляд, идёт против правды, против божеского и человеческого.
С размышлениями Виктора Петровича Астафьева перекликаются слова Михаила Тарковского:
«Недавно ехал в поезде с бизнесменом. Хороший мужик. Про храмы разговор зашёл. Он мне: „Были бы у меня деньги, я лучше школу построил бы или больницу!“ Величайшая ошибка. Это всё равно, что руку сделать, а голову нет. С головы надо начинать строительство, с души и сердца. Сначала храмы, а потом интернаты и школы… Кроме сохранения традиций, я вообще никакого смысла не вижу в существовании народа. Россия, одна из немногих стран, которая это ещё сохранила, как бельмо на глазу у остального мира. Её хотят разрушить. Но, слава Богу, ещё очень много людей, которые, не взирая ни на что, поддерживают культуру и другие важные проекты».
Мне Виктор Петрович оставил автограф на книге:
«Геннадию Тихоновичу Волобуеву — в память о встрече, желая добрых дел и доброй памяти».
Таким был В. П. Астафьев — настоящий сибиряк, писатель, интеллигент.
Евгений Степанов[4]
Жила-была Белла…
В одной из своих последних прижизненных книг — «Ни слова о любви» [5] — Ахмадулина написала пронзительно-трагическую строку, похожую на автоэпитафию: «Жила-была Белла… потом умерла…»
Смерть — самый сильный микрофон поэта. После смерти поэта всё встаёт на свои места: становится ясно, кто кем был в литературе, кто в ней остался, а кто — оказался мыльным пузырём. Только теперь в полной мере понятно, каков диапазон творческой реализации Беллы Ахмадулиной.
Каждый настоящий поэт создаёт ирреальный языковой мир. Часто он расположен в зоне между двумя живыми языками — неслучайно многие поэты билингвальны: писал стихи по-французски Пушкин, по- английски Бродский, по-русски Геннадий Айги. Ахмадулина создала свой ирреальный русский язык — велеречивый, изысканный, изобилующий устаревшими словами: отрину, возалкал, возожгу, чело, чёлн, усладою, чаровниц, зело, втуне — идя путём, близким поэтам-заумникам. Делала она это сознательно, подчёркивая в одном из своих стихотворений: «высокопарный слог — заумен…», а в другом прямо обозначая свой поиск: «хлад зауми моей». Высокопарность, отчасти нарочито-отстранённая, и была заумью
