— Начальник службы связи, армия 600-1000, сэр. На борту «Дуайта Эйзенхауэра», готов к выполнению приказа.
— Ясно, — Макс кивнул. — Слушай, ты со своими парнями жди, понял? Скоро я передам приказ. — Он закрыл ладонью микрофон и повернулся к кузену, который расправился с сандвичем и принялся за клубничный коктейль:
— Что делать, Леон? Ведь Брискин говорит правду.
— Отдай приказ Томпкинсу, — посоветовал Леон. Он рыгнул и постучал себя по груди: — Пардон.
Голос Брискина, казалось, с каждой фразой набирал силу:
— Возможно, я рискую жизнью, продолжая передачу, но молчать я не могу. Мы должны взглянуть правде в лицо: нами правит президент, который способен прибегнуть к убийству в личных интересах. Такова политическая тактика тирании, и вот к чему она приводит: в нашем обществе утверждается деспотия, заменяя справедливое правление Юнисефалона 40-Д, который был задуман и создан самыми блестящими умами в истории, людьми, посвятившими себя сохранению наших демократических традиций. И замена их тиранией не может не вызвать грусти…
— Вот теперь я не могу отдать приказ, — безжизненным голосом произнес Макс.
— Это почему? — удивился Леон.
— Ты разве не понял? Он же говорил
— Чего-то я не понимаю, Макс. Но почему же?
— Сам не знаю, — ответил Макс, — но, черт побери, чувствую, что это подтвердит его правоту. «Как ни крути, — подумал Макс, — а Брискин прав. Но знает ли об этом народ? Я не могу позволить, чтобы люди узнали обо мне правду, — решил он. — И хотя они должны относиться к своему президенту почтительно, уважать его, но они все равно понимают, что Джим-Джем говорит правду. Не удивительно, что за меня никто не хочет голосовать. Не удивительно, что Брискин решил выступить против меня именно в тот момент, когда я стал президентом. Какой из меня глава государства, кишка у меня тонка для такого поста…»
— Слушай, Леон, — сомнения, казалось, покинули Макса. — Я решил покончить с Брискиным, а потом отойти от дел. Сейчас я отдам мое последнее официальное распоряжение.
Он поднял трубку.
— Прикажу, чтобы Брискина стерли в порошок, а потом пусть кто угодно становится президентом. Любой, кого захочет народ, — даже Пэт Ноубли или ты.
Он встряхнул телефон.
— Эй, на проводе, — сказал он громко, — заснул, что ли? — и, закрыв ладонью микрофон, бросил кузену: — Леон, оставь-ка мне коктейля — по справедливости, там половина моя.
— О чем речь, Макс, — заверил министр юстиции.
— Нет там никого, что ли? — Макс встряхнул трубку, подождал. Телефон молчал.
— Что-то испортилось, — сообщил он Леону. — Нарушена связь. Опять, наверно, эти пришельцы.
И тут он увидел, что экран пуст.
— Что происходит?! — закричал Макс. — Что они собираются сделать со мной? Кто здесь?
Он испуганно огляделся.
— Ничего не понимаю.
Леон стоически пил коктейль, пожимая плечами, чтобы показать — у него нет ответа. Но и его мясистое лицо побледнело.
— Слишком поздно, — прошептал Макс. — Слишком поздно. — Он медленно повесил трубку. — Я нажил себе врагов, Леон, могущественнее, чем мы с тобой. И я даже незнаю, кто они.
Он сидел в молчании перед темным беззвучным экраном. Ожидая.
Тишину нарушил голос диктора:
— Внимание, внимание, передаем выпуск новостей. — Вновь наступило молчание.
Джим Брискин и его друзья ждали.
— Сограждане, — раздался ровный без модуляций голос Юнисефалона 40-Д. — Междуцарствие окончено, ситуация нормализовалась. Избирательная кампания отменяется. Это во-первых. Во-вторых, Максимилиан Фишер смещен с поста президента США. В-третьих, мы находимся в состоянии войны с пришельцами, которые вторглись в Солнечную систему. В-четвертых, Джим Брискин, который только что выступал…
Вот оно, понял Брискин.
— … отстраняется от дальнейших передач; ему надлежит предъявить основание, согласно которому он мог бы заниматься политической деятельностью. В интересах нации советуем ему пока воздержаться от любых политических заявлений.
С застывшей на лице гримасой Брискин повернулся к Пегги и Эду:
— Кончено. Мне заткнули рот.
— Ты можешь опротестовать это решение в суде, — возмутилась Пегги. — Ты можешьобращаться в любые инстанции, вплоть до Верховного суда; решения Юнисефалонараньше меняли, естьпрецеденты. — Она положила руки ему на плечи, но он отодвинулся. — Или ты считаешь, что Юнисефалон прав?
— Ладно, по крайней мере хоть не смещен, — криво улыбнулся Брискин. — Он почувствовал, как наваливается усталость. — Я рад, что эта машина опять работает. Значит, мы возвращаемся к прежней стабильности. Такую ситуацию мы можем использовать.
— Что же ты будешь делать, Джим-Джем? — спросил Эд. Вернешься к «Рейнлэндер биэр» и «Калбест электроникс» на прежнюю работу?
— Ну уж нет, — прошептал Брискин. — Только не это. Они не в состоянии убрать меня из политической жизни, а я не смогу выполнить приказ Юнисефалона — рано или поздно я заговорю опять, чем бы это мне ни грозило. И, держу пари, Макс также не подчинился бы — человек не в силах терпеть такое от машины.
«Возможно, — подумал Брискин, — я не просто подчиняюсь приказу, но и оспорю его в суде. Ведь я могу действительно возбудить встречный иск: истец — Джим Брискин, ответчик — Юнисефалон 40-Д. — Он улыбнулся. — А раз так, мне понадобится хороший адвокат. На порядок выше, чем Леон Лэт, главный юридический советник Максимилиана Фишера».
Он подошел к стенному шкафу, взял пальто и оделся. Предстоял долгий путь на Землю из этого богом забытого места, и он хотел отправиться поскорей.
— Ты окончательно решил не возвращаться на радио? — спросила Пегги. — И даже не закончишь передачу?
— Нет, — ответил он.
— Но если Юнисефалон снова испортится, что тогда? Кто выйдет в эфир? Разве можно, Джим, сдаваться без боя? Не могу поверить, что ты оставишь нас.
Он придержал дверь студии:
— Ты же слышала — мне было велено заткнуться.
— Нельзя прекратить передачу, — настаивала Пегги. — Неужели ты забыл, что наши слушатели ждут? К тому же, если ты не выступишь, твое место займет кто-то другой…Смотри, смотри, Юнисефалон опять отключился. — Действительно, экран снова стал темным, лишеннымдвижения и света.
— Ты знаешь не хуже меня, — добавила Пегги, — что этотвой долг.
Брискин взглянул на Эда:
— Мы опять в эфире?
— Да. Пока Юнисефалон не включится, — Эд указал на студию, где были установлены телевизионные камеры и осветительная аппаратура. Больше он ничего не сказал — они понимали друг друга с полуслова.
Не снимая пальто, руки в карманах, Джим Брискин вошел в поле зрения камер, улыбнулся своей неотразимой улыбкой:
— Полагаю, друзья, вынужденный перерыв окончен. Итак, продолжим.
Шум записанных на пленку голосов — этим занимался Эд — нарастал, и Джим Брискин поднял руки,
