ПОЛ (от Politisch-strategische Information, POL) и всегда получали хорошие оценки.
Ангерштайн умело отсортировывал нужное из ошибочно доставленных писем. В основном это была переписка между отдельными солдатами и их женами или подругами. Тайный чтец говорил в таком случае об 'эротически ценном содержании'. Кроме того, там встречались порой интимные фотографии, локоны волос и даже волосы с интимных мест. Ангерштайн читал всю эту почту очень скрупулезно, упаковывал их в гигиенические пластиковые пакеты и передавал дальше по инстанции. Мы говорили между собой об 'ангернштайнской ситуации со снабжением'. Я не могу сейчас вспомнить, составлял ли он при этом и входящие в его прямые служебные обязанности настоящие донесения.
Однажды очень взволнованный Бенсберг вызвал меня к себе в бюро. Там меня ждали он и Димитрофф. Они только что узнали о предстоящей реставрации фасадов домов на Театерштрассе. Перед нашим зданием уже ставились леса. Это вызвало кризисные настроения. Окна не были защищены, и если леса простоят хотя бы неделю, нельзя было гарантировать, что кто-то посторонний по ним проберется в наше бюро.
С ужасом Бенсберг вспомнил о ставшем недавно известном провале с переездом аналогичного отдела во Франкфурте, который переводили из здания универмага 'Вулворт' на Банхофштрассе. Сначала все проходило совершенно конспиративно. Но одним субботним утром улицу Банхофштрассе пришлось перекрыть, потому что огромный самоходный кран должен был поднять на один из верхних этажей тяжеленную дверь секретного архива Газета 'Бильд' сообщила об этом, опубликовав фотографию, изображающую 'секретный' переезд франкфуртского отделения БНД.
Подобное нужно было предотвратить в Ганновере любой ценой. Рассматривалось несколько предложений. Они охватывали диапазон от ночных дежурств частной охраной фирмы до идеи Айзи. Он предложил просто закрыть отделение на время строительных работ. Работники оставались бы дома и вели бы себя конспиративно. Пилар тут же предложил проводить еженедельные рабочие совещания в своем саду.
В конце концов, все осталось по-прежнему. Раз-другой кто-то из строителей попадал в наши помещения в поисках туалета. Пара окон всегда оставались открытыми из-за жарких летних дней. Кондиционеров у нас не было. Мы только сократили нашу работу до минимума, зато трижды в неделю организовывали совместное заседание с распитием кофе для продолжения политического образования. Через пару месяцев жизнь вернулась в свою нормальную колею.
Другой странностью Бенсберга был его белый ботинок. Мне с первого дня запомнилось, что он всегда носил один белый и один коричнево-красный ботинок. Никто не знал почему, и никто не рискнул спросить. По подразделению циркулировали разные теории. По одной из гипотез, у него вообще было всего две пары обуви. По другой версии, это был его отличительный признак еще с берлинских времен. По третьей, у Бенсберга просто был маразм, и он сам не замечал, что носит два разных ботинка. Однажды я все-таки спросил его. Ответ был прост и понятен.
Из-за мучивших его хронических мозолей он во время одного из своих путешествий на Кипр заказал для больной ноги специальный ботинок. Единственная кожа, достаточно мягкая и эластичная, была, однако, белой. Это ему не мешало. А то, что он купил только один ботинок, было связано уже с его сказочной скупостью. Это вполне соответствовало слухам, что он ради экономии якобы запретил своему восемнадцатилетнему сыну пользоваться душем каждый день. А во время служебных совещаний обычно грыз только одно – и то уцененное – вчерашнее пирожное.
Однажды меня направили дежурить на телефоне и заменить нашу секретаршу. Тогда я увидел через широко открытую дверь, как Бенсберг опустошает стальной сейф. Он вытащил несколько заграничных паспортов и разных удостоверений, потом пачки денег: немецкие марки, доллары, швейцарские франки и прочие валюты. Дядюшка Бен начал их пересчитывать. На глаз я с расстояния пары метров оценил кучу марок в как минимум триста тысяч.
Внезапно вошел Димитрофф, увидел считающего Дядюшку Бена и сразу развернулся и вышел. Он прошептал мне: – Ну что, он снова пересчитывает? Я пошел за ним до двери и спросил, что это за деньги. Димитрофф этого тоже не знал, но заметил, что тут всего наберется больше миллиона немецких марок. Это он знал от самого Бенсберга. Димитрофф простился со мной со словами: – Не думайте, что Бенсберг устроил весь этот спектакль со строительными лесами и нашим подразделением из-за того, что боялся за наши секреты. Он боится только за свои деньги. Он сам мне так сказал.
За второй год моей службы в ганноверском отделе одно кадровое изменение следовало за другим. Сначала на пенсию ушел Бенсберг. Это произошло тихо и незаметно. Короткое прощание за чашкой кофе. Никаких речей, никаких наград, ничего. На следующий день его уже не было. Никто не догадывался, сколько он нам еще доставит хлопот.
Вместо дядюшки Бена прибыл Лукас. Маленький, невзрачный, очень спокойный и тихий человек. Он хорошо отработал свое в ближневосточном отделе и по собственному желанию был переведен к нам в Ганновер. В близлежащем городке Целле жила его старая больная мать. Отсюда ему легче было о ней заботиться. Лукас по знаниям и опыту был намного выше уровня, необходимого для этой работы, находился явно не на своем месте. Мы ценили в нем то, что он был честен и искренен с нами.
Когда Бенсберг ушел, Димитрофф увидел знамения времени. Он начал интриговать за спиной нового шефа и собирал 'очки' в Мюнхене. В качестве поощрения ему через полгода удалось стать оперативным офицером-агентуристом. Он курировал связников в Федеральной пограничной службе БГС (Bundesgrenzschutz, BGS) на внутригерманской границе. Это льстило ему, старому пограничнику.
На место Димитроффа прибыла госпожа Рат из нашего управления в Мюнхене. Она еще там курировала поток донесений из Ганновера. Без промедления она двинулась по стопам Димитроффа. При каждом удобном случае она старалась 'подставить' Лукаса. Уже через полгода его перевели назад в Мюнхен.
Его преемником стал один слишком деловой молодой человек. Он рассматривал свою работу в БНД в большей степени как хобби или времяпровождение. Зато старательно занимался собственной фирмой. Через туристическое бюро в Мюнхене он предлагал оздоровительные поездки, а госпожа Рат вместо него занималась делами подразделения.
За это время поступили еще два новых регистратора, специализирующихся на польском направлении, Уте и Томас. После окончания гимназии они подали заявление на работу в БНД, за три года выучили польский язык и все тонкости шпионского ремесла. Внутри самой службы основной курс обучения в школе БНД назывался 'шпионской гимназией'.
Оба новичка радовали сердце. После практики в самых разных отделах Центра у них был лучший кругозор, чем у многих ветеранов отдаленных от Мюнхена подразделений. Быстро выяснилось, что мы с ними мыслим похоже, потому быстро сдружились. Так появилась группа 'инакомыслящих', иронизировавших над структурой персонала отдела и саботировавших методом 'службы точно по уставу' нарушения Г-10. Вскоре к нам присоединился еще один новенький, Петер, офицер ВВС Бундесвера.
Томас вскоре начал жаловаться на разнообразные болезни с приступами ипохондрии и лишь изредка появлялся в бюро. После двух лет работы перлюстратором он нашел для себя работу в городской ратуше. С большим разочарованием он покинул службу. Петер через три года отправился вместе с женой и детьми в один из других филиалов БНД. Уте после нескольких лет разочарования в службе уволилась и живет сейчас в Южной Германии. Летом 1997 года она мне рассказала, что ей понадобилось три года для изгнания из себя демонов этой работы. С Уте и Петером я дружу до сих пор.
Адью, Дядюшка Бен
Это произошло где-то осенью 1986 года. Я шел домой, погрузившись в мысли, через Главный вокзал Ганновера. Вокруг двигались массы людей. Но вдруг на полу среди десятков туфлей я увидел одинокий белый ботинок, просто блестевший в вечерних сумерках. Я присмотрелся внимательнее и попытался найти человека с этим ботинком.
И действительно, это был Дядюшка Бен. Он был в бежевом плаще и нес большую коричневую кожаную сумку. Склонившись вперед, он медленными шагами и шаркающей походкой направлялся к автобусу, едущему в аэропорт. Как всегда, он курил сигарилло. Я улыбнулся. Это был он, Старик. Но чем он занимался? Издали я увидел, как он сел в автобус, отправлявшийся в аэропорт. Тогда я и не предполагал, что это будет последний его образ, оставшийся в моей памяти.
Через неделю в отдел пришла печальная новость. Дядюшка Бен умер, через полгода после своего ухода со службы. Он умер как раз так, как полагалось человеку его профессии. Не в постели, и тем более не в больнице, покинул он этот мир, а на передвижном трапе Франкфурттского аэропорта. Бенсберг как раз
