я вынуждена буду, скажет судья, этакая полная женщина с накрашенным ртом и мелкими кудельками на голове, я вынуждена буду применить к вам не первую, а вторую часть статьи, которая предусматривает...
— Заткнись, Паша, — негромко сказал Анцыферов. Полная женщина с крашеными губами и высветленными кудельками, видимо, вызывала у него воспоминания, бросающие в дрожь. — Я напишу расписку, или как там ты ее называешь. Только не сейчас. Я должен подумать, собраться... Я плохо себя чувствую. Обстрелян и разгромлен мой ресторан, убиты люди...
— Убит только один, — поправил Пафнутьев.
— Это неважно... Идет следствие, милиция... Не могу. Извини. Чуть позже.
— Хорошо, — легко согласился Пафнутьев. — Пусть будет так, как ты хочешь. Я всегда шел тебе навстречу, зачем сейчас нарушать сложившиеся отношения? Не буду. Скажи, пожалуйста... У тебя есть заместитель?
— Есть, но он в отъезде...
— Далеко?
— На Кубани. За вином поехал.
— Помощник есть?
— Не понимаю, о чем ты? Есть бухгалтер, снабженец...
— Где они сидят?
— Рядом общая комната. Там несколько столов, телефоны и прочее.
— Этот кабинет ты занимаешь единолично?
— Конечно! — Анцыферов вскинул голову, словно бы оскорбленный таким вопросом. — Это мой личный кабинет.
— А в твое отсутствие может кто-то зайти, посидеть за столом, позвонить, распить бутылку водки...
— Исключено! — резко сказал Анцыферов. — Я запираю дверь, даже если выхожу на пять минут.
— Это хорошо, — одобрил Пафнутьев. — Так и надо. Все-таки должно быть какое-то расстояние между хозяином и обслугой, верно?
— Да, — неуверенно кивнул Анцыферов, пытаясь понять, к чему клонит Пафнутьев, чего добивается. — Видишь ли, есть коммерческая тайна, документы, отчетность... Деньги, в конце концов... Я просто вынужден хранить неприкосновенность этого кабинета.
— Даже дверь, я вижу, бронированная, — уважительно произнес Пафнутьев.
— Дверь бронированная, кованая решетка на окне, сигнализация, телевизионные камеры, — перечислял Анцыферов каким-то странным тоном — и хвалясь владениями, и все больше настораживаясь.
— Значит, никто не пользуется твоим кабинетом? — повторил вопрос Пафнутьев.
— Я же сказал, — Анцыферов снова перешел к своей манере отвечать неопределенно, ни на чем не настаивать, ничего не утверждать.
Пафнутьев откинулся на спинку кресла, подпер щеку ладонью, прикрыл глаза и, кажется, задумался или, устав, решил немного передохнуть, а то и вздремнуть. Анцыферов недоуменно склонил голову к плечу, как умная собака, пытаясь понять, как поступить. Рука, его, как обычно в таких случаях, непроизвольно дернулась вперед, кисть обнажилась, и он посмотрел на часы. Потом потянулся к телефону.
— Не звонить! — резко сказал Пафнутьев.
— Не понял?
— Не надо звонить при мне. Уйду — тогда сколько угодно. А сейчас не надо.
— А если мне позвонят?
— Трубку не брать.
— Но я могу и не послушаться, а, Паша?
— Послушаешься. Иначе применю оружие.
— Что происходит, Паша?
— Когда уйду — говори с кем угодно, звони куда угодно... Но пока я здесь, хочу насладиться общением только с тобой, — Пафнутьев, будто извиняясь, развел руки в стороны, дескать, извини, дорогой, тут я не властен над собой.
В это время раздался мягкий, воркующий звонок. Анцыферов вопросительно посмотрел на Пафнутьева. А тот невозмутимо поднялся и взял трубку.
— Вас слушают, — сказал Пафнутьев скомканным голосом так, что сразу невозможно было понять, кто говорит. Но слова он произнес анцыферовские. Тот, сидя в прокурорском кабинете, начинал разговор с этих вот церемонных, вроде бы уважительных слов.
— Леня, мы у тебя кое-что забыли, — произнес молодой голос. — Ты в курсе? Алло!
— Говорите, я слушаю! — сказал Пафнутьев и весело подмигнул Анцыферову, давая понять, что разговор идет легкий, необязательный, и не грех при таком разговоре пошутить.
— Это Леонард?
— Вас слушают, — повторил Пафнутьев, но человек на том конце провода уже догадался о своей ошибке и положил трубку.
— Кто звонил? — спросил Анцыферов.
— А! — Пафнутьев беззаботно махнул рукой и снова уселся в кресло. — Твои ребята звонили.
— Какие ребята? — помертвевшим голосом спросил Анцыферов.
— Ну, эти... Как их... Которые утром перекусывали, а потом сматывались черным ходом.
— И что сказали?
— Леонард! — воскликнул Пафнутьев. — Я тебя не понимаю! Вместо того чтобы возмутиться, послать меня к какой-то там матери, ты все принимаешь за чистую монету и даже спрашиваешь, о чем был разговор... Как понимать?
— Шутка, — холодно сказал Анцыферов. — Это, Паша, была шутка. И не более того. Ты перестал понимать шутки, переутомился. И вообще, если хочешь услышать мой совет...
— Остановись, Леонард. Остановись. Скажи, ведь не может быть, чтобы при такой вот технике, как у тебя в кабинете, ты не предусмотрел обычных динамиков? Можешь вот так сразу, не выходя из кабинета, обратиться к коллективу? Можешь пригласить нужного человека? Увидев на экране непорядок, громогласно сделать замечание?
— Конечно, могу, — кивнул Анцыферов, явно польщенный.
— А мне позволишь воспользоваться микрофоном?
— Хочешь выступить перед моим коллективом?
— Нет, перед своим.
— Даже так, — усмехнулся Анцыферов, ожидая, видимо, какого-то развлечения. — Ну что ж... Валяй, Паша, выступай, — и он протянул ему микрофон на маленькой подставке, щелкнув кнопкой.
— Могу начинать? — спросил Пафнутьев.
— Да, Паша, ты в эфире.
Пафнутьев взял микрофон с некоторой опаской, взглянув на экран, который показывал вид ресторана с улицы, подмигнул Анцыферову, сейчас я, дескать, такое выдам, ты просто обхохочешься, на меня глядя.
— Внимание, — сказал Пафнутьев и повторил. — Внимание, — люди на экране телевизора замерли, посмотрели куда-то вверх, видимо, оттуда неслись звуки пафнутьевского голоса. — Следователь Дубовик, эксперт Худолей, оперативники из уголовного розыска... Говорит Пафнутьев... Прошу явиться в кабинет директора ресторана... Повторяю... Дубовику, Худолею, оперативникам с понятыми срочно явиться в кабинет директора ресторана. Все.
Анцыферов смотрел на Пафнутьева со смешанным чувством — и ужас можно было различить на его лице, и недоумение, и усмешку, впрочем, усмешки было совсем немного.
— Что происходит, Паша?
— Оперативно-следственные мероприятия.
— Цель?
— Раскрытие преступления. Как всегда, Леонард, как всегда.
— Почему здесь, в моем кабинете?
