Этот день называют днем трех царей или трех волхвов, что соответствует итальянскому празднику La Befana*. Приходят три царя и приносят детям подарки. В других странах этим занимается на рождество Санта-Клаус. По обычаю, малыши должны за месяц до этого дня написать царям послание, а накануне праздника пораньше лечь спать. Для царей мы готовили угощение, включая и десерт, ставили три больших кувшина с водой: для верблюда, слона и лошади, на которых приезжают цари. А еще мы должны были начистить до блеска и выставить за дверь свои башмаки. Праздник был окружен тайной. Самым большим счастьем оказывалось пробуждение на следующее утро, когда мы обнаруживали массу великолепных игрушек. Мои родители замечательно разыгрывали эту комедию: угощение было съедено, вода выпита и обязательно лежало письмо, в котором цари просили нас хорошо себя вести весь следующий год.
Каждое лето мы отправлялись всей семьей в Гуэтарию. Родная деревушка моей матери так прекрасна, что государственные власти объявили ее национальным достоянием и взяли под охрану все постройки.
* Так называется по-итальянски и сам праздник Крещения, и фея-старушка, которая, по преданию, приносит детям крещенские подарки.— Прим. перев.
Мэр ежегодно устраивал в Гуэтарии театрализованный праздник возвращения Элькано. Герой высаживался с корабля, после чего происходило торжество, во время которого по улицам прогоняли незапряженного быка. Когда мне было пять или шесть лет, в деревню приехала небольшая труппа, нечто среднее между цирком и водевильным шоу. Артистам потребовался человек для игры на большом барабане, и я, к великому удивлению тети Аниты и моей сестры, взялся за это дело. Так состоялся мой артистический дебют.
В моей памяти живут еще несколько примечательных случаев из детских лет в Испании, но особенно запомнился мне день, когда вместе с одним из мальчиков мы пошли купаться. Происшедшее событие привело в волнение всю Гуэтарию. Ударившись в воде о перевернутую весельную лодку, мой приятель утонул. Это была моя первая встреча со смертью, и она произвела на меня очень сильное впечатление. В другой раз я оказался совсем рядом со смертью, когда подавился сливовой косточкой. Отец сразу же побежал со мной к врачу, но на середине пути увидел, что я почти задохнулся. Тогда он просто залез пальцем мне в горло и протолкнул косточку. Удовольствия это мне не доставило, но зато спасло жизнь и явно не повлияло на голосовые связки.
В 1946 году композитор Федерико Морено Торроба, так тесно связанный с судьбами членов нашей семьи, организовал собственную труппу для исполнения сарсуэл, которая должна была на протяжении двух лет гастролировать в Пуэрто-Рико, Мексике и на Кубе. Мои родители участвовали в этом предприятии. Тот период оставил смутный след в моей памяти, возможно потому, что я чувствовал себя очень несчастным из-за отсутствия отца и матери. Их турне заканчивалось в Гаване, после чего труппа должна была вернуться в Испанию. Но мои родители, влюбившиеся в Мексику и в свою очередь снискавшие горячую симпатию мексиканской публики, решили оставшееся до возвращения на родину время провести там. Мексиканские друзья и поклонники принимали их так восторженно, что родители пришли к отважной идее организовать собственный театр и обосноваться в Мексике. Они вызвали меня и сестру, и в декабре 1948 года мы в сопровождении тети Аниты отплыли из Бильбао на корабле «Маркиз де Комиллас». В знак прощания с берегами Испании я пил оршад — прекрасный прохладительный напиток из миндаля. Когда через семнадцать лет я вернулся в Испанию, то первым делом вновь выпил оршад.
Что может быть прекраснее для двух маленьких детей, нежели месячное путешествие на корабле! С нами вместе плыли еще двадцать ребятишек из разных стран. Мы проводили вместе все время: каждый день встречались в ресторане, смотрели кино, торчали на танцах, проказничали, играли на верхней палубе, это было чудесно. (6 января, в день трех царей, нас поразило, как это верблюду, слону и лошади удалось добраться до нас по морю, но в этом возрасте в конце концов все кажется возможным, и мы поверили, что так оно и было.)
Наш корабль причаливал в нескольких портах Северной Португалии, потом мы отплыли в направлении Карибских островов, останавливались в Кюрасао (Венесуэла), в Пуэрто-Рико и, наконец, в незабываемом месте, где с тех пор мне больше не довелось побывать,— на Кубе. Вид, открывшийся при вхождении корабля в гавань, восхитил нас невероятно. В Гаване мы простояли три дня. В последние годы я получал приглашения выступить там. Надеюсь, в скором времени это и произойдет. Однако я не отправлюсь туда, пока не получу одобрения моих друзей, покинувших Кубу.
18 января 1949 года, как раз за три дня до моего восьмилетия, мы прибыли в мексиканский порт Веракрус. Корабль должен был всю ночь простоять на якоре в гавани, покуда таможенники не проверят на борту документы. Но мои родители разыскали моторную лодку и прибыли встречать нас на ней. Отец отрастил усы, и, когда лодка пристала к кораблю, сестра стала кричать ему, что вовсе не одобряет его внешний вид. Но, конечно, встреча с родителями переполняла радостью и сестру, и меня.
Из порта мы поехали в Мехико, где теперь жили родители. Сезон сарсуэлы был в разгаре, а мы, дети, пошли в американскую школу. У мамы родилась идея открыть первоклассный магазин по продаже детской одежды, импортируемой из Испании. Но до открытия магазина и обустройства квартиры, расположенной над ним, прошло немало времени. В те дни нас опекала Эсперанса (Пеланча) Васкес — женщина, бывшая одним из лучших друзей не только отца и матери, но и моим тоже. Эту дружбу прервала только ее недавняя смерть. С Эсперансой жили племянница и два племянника. Вместе с ними мы прекрасно проводили время. Через несколько месяцев и наше жилье, и магазин на улице де лос Инсурхентес, 299, были готовы. Позже мы перебрались в здание, находящееся за несколько кварталов от первого нашего дома, а потом переехали еще раз в очень старый дом традиционной мексиканской постройки, который носил название «Эдифисио Кондеса». За исключением краткого перерыва, я прожил в нем до двадцати одного года.
Хотя я и продолжал ходить в американскую Виндзорскую школу до конца учебного года, английский мне так и не дался. Курс английского языка там преподавали, но времени, проведенного в школе, оказалось для меня слишком мало, чтобы достичь хороших результатов. В следующем году я начал посещать Мексиканский институт. Вот тут-то и настало для меня золотое времечко, хотя счастье мое было связано вовсе не с учебой. Я страстно любил футбол и почти каждый день участвовал в двух матчах. Наш учитель Альберто Годинес был так предан этой игре, что всех мальчиков своего класса, входивших в спортивную команду, старался во что бы то ни стало перевести в следующий класс, чтобы мы оставались вместе. Он даже разрешал нам переодеваться в спортивную форму на последних минутах каждого урока, и мы гоняли мяч все пятнадцать минут перерыва. Я был вратарем. В среднем мы играли два — два с половиной часа в день. Команда поднялась до такого уровня, что из нее потом вышли три профессиональных игрока, в том числе Хосе Луис Гонсалес, который стал футболистом международного класса и выступал за национальную команду на двух чемпионатах мира. У испанских мальчишек есть обычно две заветные мечты — стать футбольным вратарем или тореадором. Когда мне было около четырнадцати лет, я пошел с приятелем на небольшой тьентас—тренировочную арену — попробовать свои силы. Бычок, с которым я должен был сразиться, ростом был не больше взрослого дога, но я испугался: вдруг, если он сильно ударит меня, это обнаружат мои родители. Бычок погнался за мной, повалил на землю... В результате я решил остаться вратарем.
Тогда же мое внимание начали притягивать спектакли труппы, организованной родителями. По воскресным дням, а иногда и в середине недели, несмотря на то что утром надо было идти в школу, я отправлялся в театр, где играли отец и мать. Кроме участия в своих спектаклях, они выступали еще и с испанской труппой «Кавалькада», программы которой включали номера из сарсуэл, танцы фламенко и чтение стихов, обычно из Гарсиа Лорки. Однажды родители устроили песен но-танцевальный конкурс для детей. Я принял в нем участие, исполнив испанскую песню в стиле фламенко, которая называлась «Тани». Мне было тогда восемь лет, я ходил в коротких штанишках и был очень упитанным. Мама заметила, что во время пения одно ухо у меня сильно покраснело — нечто подобное время от времени происходит со мной до сих пор, если я перегреюсь, переутомлюсь или просто почувствую какую-то неловкость. Победив в конкурсе, я получил приз — книжки и футбольный мяч,— но какой-то мальчуган заплакал оттого, что не он выиграл состязание, и я отдал ему все награды. Так состоялся мой дебют в Западном полушарии. (В Мексиканском институте я всегда вызывался петь, когда набирали школьный ансамбль. Мой сольный репертуар ограничивался «Гранадой», и ребята, привыкшие часто слышать ее в моем исполнении, прозвали меня «гранадцем».)
