— И за то спасибо.
— Ты плохо ответила. Дала понять, что искренность — это далеко не самое главное, есть вещи поважнее. А их нет. Это я говорю тебе как профессионал по части искренних ответов на прямые вопросы.
— Ладно, оставим это для твоего кабинета в прокуратуре.
— Опять не в тон. — Пафнутьев неотрывно смотрел в серый пустой экран телевизора. Глядя на него, можно было подумать, что он сидит один в пустой комнате.
— И это оставим. Ты можешь сказать, в чем причина того, что между нами происходит?
— Люфт.
— Люфт? — удивленно переспросила Вика.
Ответить Пафнутьев не успел — в прихожей раздался звонок, и он пошел открывать дверь.
Это был Худолей.
Видимо, дождь на улице пошел снова, потому что гость был мокрым, капли воды стекали даже по его лицу, точь-в-точь такие же, какие совсем недавно Пафнутьев рассматривал на стеклах своего окна.
— Привет, Паша.
— Привет.
— Я разденусь, ладно?
— Только не до конца. Оставь что-нибудь на себе.
— Боюсь, сухого ничего не осталось.
— Это плохо. Так нельзя. Когда будешь уходить, я дам тебе зонт.
— Но я еще не ухожу. И не собираюсь в ближайшее время.
Пальто свое Худолей повесил на угол двери, туфли, не расшнуровывая, сковырнул с ног и задвинул в угол, по-собачьи потряс головой, избавляясь от влаги, и наконец посмотрел на Пафнутьева. И глаза у него оказались, как у побитой собаки.
— Ты чего, Валя? — Пафнутьев, кажется, даже вздрогнул — таким несчастным он Худолея еще не видел.
— Разговор есть, Паша.
— Пошли.
Так уж у нас повелось с некоторых пор, так уж мы привыкли, что серьезный разговор между мужиками может происходить только на кухне. Не в комнате, не в мягких креслах, при шторах, ковре и пусть даже выключенном телевизоре, нет. Кухня в пять квадратных метров как бы сближает, вынуждает смотреть в упор, поскольку глаза отвести в сторону просто некуда, собеседники касаются не только лбами, но и коленями под столом и ничто не может помешать им понять друг друга.
Одним махом Пафнутьев сгреб со стола все лишнее, понимая, что загроможденный стол мешает пониманию, разрушает само желание открыться до конца. Он водрузил на середину стола початую бутылку водки, две граненые стопки, на тарелку высыпал из кастрюли оставшиеся от ужина картофелины и туда же положил два соленых огурца.
— Все, Паша, — сказал Худолей. — Этого вполне достаточно. Что бы ты ни добавил еще, все будет лишним.
— И не собираюсь, — Пафнутьев пожал округлыми плечами. — Нам бы с этим управиться, — он сел и разлил водку в стопки, хорошо разлил, почти доверху. — С весенним дождичком тебя, Валя! — Пафнутьев поднял стопку.
— И тебя, Паша, — Худолей на мгновение задержал дыхание и, словно решив про себя что-то важное, выпил.
— Огурцы сам солил?
— Вика.
— Получились огурцы. Магазинные есть не могу — скулы сводит.
— Не надо. Валя, магазинные употреблять. Они плохие, — поддержал разговор Пафнутьев, давая возможность Худолею решиться наконец сказать, зачем пришел. — Казенные огурцы, как и все казенное.
— Светка пропала, — сказал Худолей, воспользовавшись заминкой. — Уже три дня.
— Какая Светка? — удивился Пафнутьев. — Ах да! Вспомнил. Так ты с ней...
— Да, последнее время мы с ней... Плотно общались. Плотней не бывает.
— Она тебя хорошо зацепила?
— Сильней не бывает, Паша. Меня уже нет. Я — труп. То, что ты сейчас видишь перед собой, — это труп.
— Понял, — кивнул Пафнутьев, наполняя стопки. — Сейчас у тебя на щеках появится румянец, и третью стопку ты уже попросишь сам. Найдется твоя Светка, некуда ей деться. Да, — понизил голос Пафнутьев, — что у тебя с правой рукой?
— А что у меня с правой рукой? — Худолей повертел ладонь, осматривая ее со всех сторон. — Ничего, все нормально.
— Почему тогда стопку не поднимаешь? — Пафнутьев даже припал к столу, чтобы заглянуть в глаза Худолею и наверняка убедиться, что у того действительно все в порядке с правой рукой.
— Да ладно, Паша, — вымученно улыбнулся Худолей, поднял стопку, чокнулся и выпил, даже и не заметив этого. — Ты ведь слышал, я по следственному делу работаю, от тебя кой-чего поднабрался... Знаю, куда позвонить, к кому обратиться, где справки навести... Я все это проделал.
— И что? Пусто?
— Пусто. Хотя добрые люди намекнули... Дескать, успокойся, мужик, жива красавица. Но не для тебя.
— Ты знаешь этих доброжелателей?
— Нет. В результате этой моей суеты я же засветился, я хорошо засветился, Паша! Так вот, раздается телефонный звонок и хорошо поставленный голос...
— Что ты называешь поставленным голосом?
— Уверенный, неторопливый, с четким произношением всех шипящих, свистящих, хрипящих звуков... И с бесконечной, этакой ленивой наглостью. С ярко выраженным комплексом превосходства. Даже с жалостью. Он меня жалеет, понял?
— Это нехорошо, — сказал Пафнутьев. — Так нельзя.
— Я его достану, — негромко произнес Худолей. — Этого хмыря я найду.
— Правильно, — кивнул Пафнутьев. — Только, Валя... Ты не допускаешь, что Света тебя просто кинула?
— Допускаю, — и Худолей с незнакомой Пафнутьеву твердостью посмотрел ему в глаза. Перед Пафнутьевым сидел не тот человек, которого он знал до сих пор, это уже был не бестолковый любитель выпивки, вечно опаздывающий, все забывающий, постоянно жалующийся на недостаточно уважительное к нему отношение.
— Валя, у меня такое ощущение, что ты влюбился, а? Тебе не кажется?
— Паша, я это уже проехал. Влюбленность — это слабое дуновение ветерка по сравнению с тем ураганом, который в данный момент зверствует в моей хилой груди. Я, конечно, выразился до неприличия красноречиво, но суть передал. Передал?
— Более или менее, — Пафнутьев повертел в воздухе растопыренной ладонью. — Мне кажется, ты готов на крайние меры. Может быть, даже на нарушение действующего законодательства. Это нехорошо.
Худолей некоторое время молча смотрел на Пафнутьева, пытаясь понять смысл сказанного, и наконец с облегчением перевел дух — Пафнутьев шутил.
— Паша, ты хоть одно свое расследование провел с соблюдением всех правил законодательства?
— Нет, — быстро ответил Пафнутьев.
— А вообще это возможно — соблюсти все правила и нормы?
— Нет.
— Но хотя бы стремиться, Паша, только стремиться к этому можно?
— Нет.
