— Уже устал? Когда ты успел устать?
— Весь год одно и то же.
— Какой год? — не понял Андрей.
— Ну да, да! Я действительно работал в Голливуде. В самом Голливуде, да!
— На кой черт мне твой Голливуд?!
— Таких людей стриг! Эх! Если бы ты знал, каких я стриг людей!
— Здесь ты почему оказался?
— Говорю же: это давно было, год назад. Не сложилось у меня там. Прилетел обратно.
— Ты дурак или прикидываешься? Мне до твоей биографии дела нет. Я спрашиваю: какого хрена ты работаешь на этих, на...
— Гадов? —подсказал мужчина.
— Во-во. На гадов. Ты работаешь на гадов и сам становишься гадом.
— Ну как я им стану, гадом-то? — искренне удивился он. — Это же биология, природа.
Андрей снова не понял, но уточнять не стал.
— Гады, — произнес парикмахер. — А почему бы мне на них не работать? Я что, рыжий?
— Ты хуже. Ты чумной.
Мужчина хмыкнул и начал обрабатывать челку.
— Не знаю, не знаю, — проронил он. — Ты вообще откуда свалился-то?
— Известно откуда: с неба. На вертолете.
— А конкретней?
— Сам не догадываешься? Если мы стоим у Шиашира, откуда я еще мог свалиться?
— Стоим?.. Давно не стоим. Плывем. Идем, — поправился мужчина.
— Куда?! — рявкнул Андрей, сдергивая простыню. — Куда это мы плывем-идем?
— А я почем знаю? Да ты не колбасись, — проворковал парикмахер, мягко возвращая его в кресло. — У нас тут и вертолеты, и самолеты. Если надо, доставят в любое место. Корабль-то здоровый, плавает медленно. Далеко уплыть не мог. То есть уйти. Ради меня летчиков тревожить не стали бы... пилотов, — оговорился он. — А ради тебя поднимут всех.
— С чего ты взял?
— Важная птица. Думаешь, у меня комната такая же? Нет, поменьше чуток. И аквариум, — он кивнул на ванну, — не предусмотрен. Душ в конце коридора. Общий, на весь этаж. Тьфу ты... На всю палубу. Или на отсек?.. Трудно мне с этими гюйсамикнехтами, я человек сухопутный.
— Ты не человек. Ты гнида. Сухопутная, морская — какая разница... Закончил? Тогда вали отсюда.
— Ну... и мне было... не менее приятно. Только у нас еще кой-чего заказано. Не боишься? — Мужчина артистично взмахнул опасной бритвой.
— Тебя — нет.
— Правильно. Только не вертись, ага? А то хочешь не хочешь... и я вместе с тобой без башки на берег сойду. Здесь вообще-то капитан обитал. А так, по задумке, это номер Президента. Ну еще того, России. Или министра обороны — если учения, допустим.
— И где сейчас капитан?
— Перевели в каюту попроще.
— Он не возражал?
— Кому охота без работы остаться? Он немолодой, ему отсюда только на пенсию.
Андрей чуть не застонал.
— Может, гады вас гипнотизируют?
— С чего бы это... И откуда у них столько гипнотизеров? Их всего-то человек пятнадцать прилетело. В смысле, гадов.
— Пятнадцать?! — не поверил Андрей.
— Или двадцать. Так, примерно.
— И пятнадцать гадов сумели всю планету...
— Или двадцать, — невозмутимо повторил мужчина.
— И вы... — Андрей запнулся. Он сообразил, что продолжать разговор бесполезно. Прикидывался парикмахер или действительно был дебилом — неважно: он играл свою роль добросовестно. Андрей подозревал, что на крейсере найдутся и другие актеры. Другие сволочи, продавшиеся ни за грош. Они все будут доказывать, что служить у оккупантов — нормально. Он ждал, что его бросят в темную камеру, лишат пищи и сна, станут мучить холодом и жарой — будут «размягчать», как в классическом кино про шпионов. Но гады, похоже, земных фильмов не смотрели. Они размягчали Андрея иначе, и это было гораздо хуже.
Как только парикмахер ушел, в каюте появилась толстуха-горничная. Она подкатила к дивану сервировочный столик и с интересом оглядела Андрея, особое внимание уделив неплотно запахнутому халату.
— Изменился, не узнать... Налетай, красавец! — Женщина подняла над столиком крахмальную салфетку и, выдержав паузу, игриво уточнила: — Не на меня, на еду.
Стол и нижняя полка были плотно уставлены тарелками, вазочками и салатницами. В каждой что-то лежало — изобильно и красиво, с долькой лимона, или с веткой петрушки, или с долькой и веткой одновременно. Среди этого столпотворения торчали три разных горлышка. Андрей плеснул себе вина, затем, помедлив, взял бокал побольше и наполнил его коньяком.
Два крупных глотка — вздох — лимончик, затем какая-то крошечная котлетка и, конечно, ложечка...
— Это для жюльена, — предупредила горничная.
— Чего?..
— Ложка для жюльена. Для икры вон та. — Женщина протянула палец, но Андрей отогнал ее, как муху.
— Где стюард? — спросил он.
— Не хами. Кормят — кушай.
Он зачерпнул икры — другой, правильной ложкой — и сделал еще глоток. Мир застонал и ожил. Осетр с брусничными глазами улыбался Андрею, как брату.
— Свободна, — сказал он горничной, склоняясь к устрицам. — Стоять!
— Ну? — Женщина открыла дверь и обернулась.
— Это что?!
Внизу, на самом краю, Андрей обнаружил пластмассовую миску с застывшей серой кашей.
— Это здесь зачем?! — рявкнул он.
— Велено передать. Для ассортимента, наверно. А чего ты всполошился-то? Тебе еды мало? Выбирай, что хочешь, кто тебя неволит?
— Все, иди. Ублюдки...
Он продолжал поглощать — быстро, без разбора, выгребая всё отовсюду, то и дело прикладываясь к коньяку, — но ни на секунду не забывая про тюремную пайку, предложенную «для ассортимента». Андрей уже не сомневался: его действительно размягчали, вернее, ломали о колено, но как этому противиться, он не знал. Пять лет он не видел ничего, кроме старой газеты, нечистой миски и девяти квадратных метров бетонной свободы. У него кружилась голова, и это было не опьянение — это было безумие спасенного утопленника. Как прекратить дышать, если в воздухе — жизнь?
Андрей напился вдрызг, иначе и быть не могло. Отвалившись от стола, он неверной походкой направился к кровати, но, не дойдя, вернулся. В бутылке еще был коньяк, и пропасть ему Андрей позволить не мог — следующие двадцать, или тридцать, или пятьдесят лет он себе этого не простил бы.
Спустя еще полчаса он все-таки очутился в постели — без халата, с обглоданным раком в кулаке. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем его потревожили.
— Опять ты, слониха?
Смутный силуэт распался на две части и окружил кровать. У блондинки был длинный «хвост», а у брюнетки — «каре», хотя Андрей в самом деле оказался бы рад и горничной.
— Ни фига себе татуха!
Он ощутил, как на сердце ложится ладонь.
